От иронии до язвительного сарказма

Первым отдельным изданием «сказочный цикл» вышел в свет в 1886 году. Книга называлась: «23 сказки Салтыкова-Щедрина». Сейчас в Полных собраниях сочинений писателя этот цикл включает 32 произведения, то есть все, что было написано для него, но не могло в свое время появиться в легальной русской печати по цензурным причинам. «Сказки» являются своего рода «микрокосмом» — «малым миром» всего творчества Салтыкова. Все, что было вложено в другие произведения писателя, — громадный запас наблюдений над общественно-политической жизнью страны, огромная масса мыслей и чувств, которые Салтыков привел в движение своим творчеством, — все это в «Сказках» как бы собрано в одном фокусе, сильно и сжато «резюмировано». О «Сказках» можно сказать, что они являются «энциклопедией» всего созданного их автором.

Само слово «сказка» не должно вводить в заблуждение. В салтыковских сказках много подлинно сказочных сюжетов, образов, событий, обстановки, заимствованных из одного mj основных жанров устного народно-поэтического творчества. Салтыков блестяще использовал все эти элементы, в частности острую социально-сатирическую направленность большинства русских сказок.

И тем не менее они отнюдь не художественные парафразы или тем более имитации народных сказок. Далеки они и от литературных, например Пушкина и Л. Толстого. «Сказки» Салтыкова — это совершенно особый, самостоятельно созданный им, на фольклорной основе, жанр в его творчестве» Глубоко переработанные элементы русской народной сказки, фольклорная наивность и условность блестяще, остроумно и органически сочетаются здесь с большими общественными темами современности Салтыкова — политическими, философско-историческими и моральными. Они разрабатываются на конкретном материале текущей действительности, но всегда с выходами к широким обобщениям, с глубоким осмыслением важнейших основ человеческой жизни вообще — социальных и личных.

Художественные образы салтыковских «сказок» столь широкоохватны и глубоки, что приложимы для осмысления и критики многих явлений не только прошлого, но и настоящего. Обращены они и к будущему. Отсюда мировое значение этих произведений, чаще всего переводимых на иностранные языки.

Стирание граней между человеческими чертами и чертами животных сообщало сказочным образам Салтыкова особую остроту, позволявшая писателю беседовать с читателем об очень больших и серьезных вопросах. Политическая и общественная реакция 80-х годов определяла драматический тонус большинства «сказок». Но вместе с гневом и презрением, которыми проникнуты «сказки» по отношению к изображаемой писателем темной действительности, 320 М. Е. Салтыков-Щедрин читатель заражался всегда присутствующей у Салтыкова верой в будущее. «Но что же означает вся эта история и с какой целью она написана?» — быть может, спросит меня читатель, — задается риторическим вопросом Салтыков в «сказке» «Гиена». И отвечает: — «А вот именно затем я ее и рассказал, чтобы наглядным образом показать, что «человеческое» всегда и неизбежно должно восторжествовать над «гиенским».

Вера в неизбежность победы добра над злом никогда не оставляла Салтыкова. Она была тем «балансом», который не позволял присущему ему скептицизму переходить в пессимизм, в отчаяние, хотя по временам он и был все же близок к нему.

Смелое обличение самодержавия дано в трехчастной «сказке» «Медведь на воеводстве». В легальной печати России эта «сказка» 1884 года увидела свет лишь после революции 1905 года, а при своем появлении из-под пера писателя распространялась подпольно и в зарубежных изданиях. «Медведь на воеводстве» — обличение всякой автократии и тоталитаризма. Но непосредственно это был отклик писателя на политику российского самодержавия периода его ожесточенной борьбы с революционным движением. Салтыков обличает правительственную контрреволюцию с поразительным бесстрашием. Его сатира наносила прямые удары не только по курсу реакции в целом, но и конкретно по его верховным руководителям и проводникам.

В безграмотных резолюциях Льва, приводимых в «сказке» («Не верю, штоп сей офицер храпр был; ибо это тот самый Таптыгин, который маво Любимова Чижика сиел»), современники без труда усматривали сатирическое издевательство над стяжавшими себе широкую известность своей орфографической безграмотностью и грубостью «высочайшими» резолюциями Александра III. В Осле — главном мудреце и советчике Льва — видели одного из идеологов и вдохновителей реакционного курса Победоносцева, ближайшего друга и учителя царя и т. п. Но эти портретные намеки-аллюзии — лишь один из элементов салтыковской «сказки».

Другой — и важнейший — заключается в общем осуждении существующей государственной системы, не способной к установлению в стране порядка и устранению насилия («Куда ни обернутся — кругом везде погром. Загородки поломаны, двор раскрыт, в хлевах лужи крови стоят»). При этом Салтыков подчеркивает не только невежество высшей власти в области просвещения, но и вражду к нему (Топтыгин 2-й по прибытии на «воеводство» первым делом спрашивает подчиненных: «Нет ли в лесу, по крайней мере, университета или хоть академии, дабы их спалить»).

Критика самодержавия и всего отрицательного, что существовало, с точки зрения Салтыкова, в «порядке вещей» России, всегда совмещалась у него с исследованием социальных основ, помогавших держаться этому исторически изжившему себя строю. Главной силой этого строя была, в понимании писателя, власть дворян-помещиков («сказка» «Дикий помещик» и др.) и неразвитость народных масс, всего общества, отсутствие демократизма.

Как уже не раз говорилось, тема пассивности, послушности, гражданской несознательности народных крестьянских масс — одна из генеральных тем всего творчества Салтыкова. Присутствует она и в «сказочном цикле», особенно в трех «сказках», с совершенно разными сюжетами и тональностями. Первая из них, «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», — это самая ранняя «сказка» Салтыкова. Она написана в 1869 году. Тогда он был еще здоров, и «сказка» написана в мажорной тональности. Эта блещущая всеми красками салтыковской палитры юмореска, с первой строки вызывающая смех. Однако в своей сущности содержание ее совсем не юмористическое.