Толстой продолжал переделывать эпизод в Брюнне. Он был очень важен для предстоящего перелома в мировоззрении князя Андрея. Сначала дана предпосылка, объясняющая, что «успех при Кремсе» привел Болконского «в неудержимый восторг и в состояние счастья» потому, что он «сильно чувствовал» стыд за «положение постоянного бегства» отступающей русской армии. Это позволило автору отметить, как в душе князя Андрея «странно и нелогично, не мешая одно другому, соединялись два совершенно противоположные чувства — сильной гордости патриотической и сочувствия к общему делу войны и, с другой стороны, затаенного, но не менее сильного энтузиазма к герою того времени, который на пирамидах начертал свое имя».
Вид раненых солдат, которых князь Андрей встречал по дороге в Брюнн, еще более возбуждал в нем «радостное и гордое чувство». В то же время у князя еще сохраняется высокомерное отношение к простому солдату. Он думал атом, что и он может быть так же ранен или убит, как «последний из этих несчастных, но «этих, сколько бы ни побили, можно найти еще и еще столько же». Пространное авторское отступление, посвященное Болконскому, закрепляет за героем его высокомерие. Писатель разъясняет позиции героя, но не сочувствует ему. Он говорит: «Несмотря на свое философское воспитание конца 18-го века и несмотря на свою любовь к военному делу, князь Андрей никогда не думал, что в военном деле что-нибудь значат люди, как солдаты и мелкие офицеры, никогда не думал, что от них зависит что-нибудь в военном деле». Он считал, что «они нужны, как все презренное, но необходимое». Ему казалось, что «война есть дело мысли, гения, исполняемое малыми избранными, к числу которых он причислял и себя».
Это заявлено автором уже после того, как князь Андрей не раз высказывал противоположные взгляды, и новая попытка углубить его надменность не могла закрепиться, автор тотчас псе расстался с ним текстом.
Находясь в приемной военного министра, князь Андрей почувствовал, что он — один из сотни приезжавших из армии курьеров. «Он почувствовал, что, как бы ни было радостно привезенное известие, оно должно было пройти, как и другие, через известный путь и на этом пути потерять всю свою оригинальность и неожиданность». Он понял, что для этого придворного мира он был «такое же ничтожное бессмыслен но орудие», каким он считал «темных офицеров и солдат». Он понял, что он не мог быть «прямо допущен до императора» потому, что еще слишком близок к сущности дела, слишком пах порохом и всей нечистотой сражения».
Князь Андрей возвращался из Брюнна «в твердом решении просить Кутузова дать ему батальон и с батальоном стоять против французов до последней возможности и, вероятно, умереть». А объезжая перед Шенграбенским сражением позиции передовой цепи, князь Андрей под впечатлением «бодрого оживленного лагеря» вспомнил иронические презрительные слова Билибина о русском войске. Итак, роль Брюнна для развития образа князя Андрея найдена. Блестящая атмосфера двора не увлекла его, не послужила благоприятной средой для усиления его честолюбия, а вызвала внутренний протест и закрепила его план, взяв батальон, сражаться в рядах войск.
Встреча накануне Шенграбена с армейским капитаном Тушиным окончательно закрепила изменившиеся взгляды князя Андрея. Так определилось с первоначальных набросков центрального эпизода. Однако главы, посвященные Болконскому и Тушину, стоили Толстому большого труда. В черновых вариантах подробно прослеживается, как князь Андрей во время беседы с Тушиным накануне Шенграбена начинает чувствовать, что «офицер этот, несмотря на свою смешную фигуру, говорил необыкновенно просто, умно, дельно». Особенно поразили князя Андрея его мысли о войне, которая, по мнению Тушина, «есть крайняя степень неразумности человеческой, есть проявление самой бессмысленной стороны человеческой природы; люди, не имея на то никакой причины, убивают друг друга». Заинтересовало князя Андрея мнение Тушина о диспозиции. При слове «диспозиция» Тушин улыбнулся, сказав, что еще двадцать раз переменят положение орудий и что все может случиться, только не то, что написано в диспозиции. Тушин говорил о том, что «высшие начальники» никогда не видят, «как дело делается па месте, а потом по слухам опять подведут все под диспозицию». И па вопрос князя Андрея, отрицает ли он «всякую предусмотрительность, предвидение в войне», Тушин ответил: «Так как же может быть расчет, предвидение, деятельность рассудка в войне, которая сама по себе бессмысленна».