Пересказ содержания журнала Павла Ивановича Чичикова

Около года назад мне довелось побывать в Твери по делам компании, где я работаю. После того, как все формальности были улажены, Иван Павлович Ч…, один из наших тверских партнеров, пригласил меня к себе в гости. Из разговора с ним я узнал, что он бывший эмигрант, недавно вернувшийся в Россию. Его предки после революции покинули страну, долгое время жили в Англии, с началом второй мировой переехали в Америку.

Они вели свою родословную со времен Александра I, владели землями и крупными предприятиями в Тверской губернии. Затем мой собеседник показал мне свою домашнюю коллекцию. Меня особенно заинтересовала шкатулка «красного дерева с штучными выкладками из карельской березы», удивительное походившая на ту, что была описана Гоголем в «Мертвых душах». К сожалению, ее многочисленные закоулки оказались пустыми. Внимательно рассматривая эту диковинную вещицу, я обнаружил сбоку потайной ящик, в котором нашел несколько старых ассигнаций и толстую тетрадь в темно-красном переплете с металлическими уголками… Этому невозможно было поверить, но ее хозяином оказался не кто иной, как Павел Иванович Чичиков!

Мой партнер признался, что шкатулка попала к нему совершенно случайно. Он получил ее по наследству вместе со всей коллекцией. Иван Павлович любезно согласился подарить мне «дневник господина Чичикова», сказав, что при желании я могу его опубликовать…

Расположившись в кресле самолета, я перелистывал мелко исписанные твердым круглым почерком страницы, слегка пожелтевшие с краев. В некоторых местах, где приводились бухгалтерские подсчеты, были загнуты уголки. В самом начале несколько страниц были аккуратно выдернуты: возможно, Павел Иванович хотел что-то скрыть о своем прошлом…

Журнал Павла Ивановича Чичикова, коллежского советника.

«Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой», — наставлял меня мой покойный родитель. Это золотое правило глубоко заронилось мне в душу, и с самых детских лет я ему следовал неустанно. Я испытал много на веку своем, потерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь мою. Но никакие превратности судьбы не сломили воли моей, ибо от природы был я наделен терпеньем, превосходившим деревянное терпенье немца, заключенное уже в медленном, ленивом обращении крови его. Несчастным я не сделал никого: я не ограбил вдову, я не пустил никого по миру. Так зачем же на меня обрушилась беда? За что же другие благоденствуют, и почему должен я пропасть червем?

25 апреля 182… года.

Сегодня меня осенила вдохновеннейшая мысль, когда-либо приходившая в человеческую голову. По службе досталось мне поручение похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян. Имение было расстроено в последней степени, причем половина душ повымерла. Но ведь по ревизской сказке они все равно числятся. Тогда приобрети я тех, которые вымерли, положим, тысячу, да опекунский совет даст по двести рублей на душу: вот уж двести тысяч капиталу! А теперь время удобное, недавно была эпидемия, народу вымерло, слава Богу, немало, так что каждый с радостью мне их уступит уже только потому, чтобы не платить за них подушных денег. Конечно, трудно, хлопотливо, страшно. Как бы не вывести из этого истории, ведь без земли нельзя ни купить, ни заложить. Так я куплю на вывод, на вывод; теперь земли в Таврической и Херсонской губерниях отдаются даром, только заселяй. Туда я их всех и поселю! В Херсонскую их! Пусть там живут! В Чичиковой слободке! В этот момент принесли кофе, и я на некоторое время отложил тетрадь, затем, пропустив несколько страниц, продолжил чтение.

7 июня.

Уже неделю живу в городе ЫЫ, разъезжаю по обедам и вечеринкам, наношу, как говорится, визиты вежливости. Думаю, здесь я весьма преуспею в своем предприятии. На днях, пожалуй, стоит заглянуть к Манилову. Душ у него, насколько я понял, немало, да и человек он довольно приятный и обходительный.

10 июня.

Вчера этот простак Манилов «безынтересно» передал мне мертвые души и даже купчую взял на себя! Убедить его в законности сего мероприятия не составило никакого труда!

Селифан, мошенник, завез меня черт знает куда, пришлось заночевать у какой-то помещицы… Да у ней деревушка не маленька!

11 июня.

Мне довелось повстречать в пути одну юную миловидную персону. Как видно, она сейчас только выпущена из какого-нибудь пансиона или института. Она теперь как дитя, все в ней просто, скажет, что ей вздумается, засмеется, где захочет засмеяться. Из нее все можно сделать, она может быть чудо, а может выйти и дрянь, и выйдет дрянь! Вот пусть только примутся за нее маменьки и тетушки. В один год так ее наполнят всяким бабьем, что сам родной отец не узнает. А ведь если, положим, этой девушке да придать тысячонок двести приданого, из нее мог бы выйти очень, очень лакомый кусочек.

12 июня.

С превеликой радостью принимаюсь я за перо, ибо теперь у меня без малого четыреста душ. … сочинить крепости, чтобы…

В этом месте чернила оказались размытыми, поэтому запись частично не сохранилась.

Вот ведь подлец какой Собакевич, и здесь надул! Бабу подсунул, да еще и по два с полтиною содрал за мертвую душу, чертов кулак! Далее следовали бухгалтерские подсчеты: Павел Иванович, видимо, пытался прикинуть, в какую сумму убытка обошлась ему подлость Собакевича.

…Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!

Это не очень похоже на Чичикова. Здесь, кажется, недостает нескольких страниц.

13 июня.

Чтоб вас черт побрал всех, кто выдумал эти балы! Ну, чему сдуру обрадовались? В губернии неурожаи, дороговизна, так вот они за балы! А ведь за счет же крестьянских оброков или, что еще хуже, на счет совести нашего брата. Кричат: «Бал, бал, веселость!» — просто дрянь бал, не в русском духе, не в русской натуре! Нет, право… После всякого бала точно, как будто грех какой сделал; и вспоминать даже о нем не хочется. Черт дернул меня заговорить с Ноздревым о деле!

«Дамы и господа! Через несколько минут мы начнем снижение», раздался голос стюардессы, который и прервал мое чтение. Я закрыл журнал «господина Чичикова» и посмотрел в окно: мелькнула ярко-голубая полоска неба, и самолет погрузился в облака.