Пьеса И. Бродского «Демократия!»

В творчестве русских писателей, оказавшихся в разное время в эмиграции, преобладают жанры эпические и лирические. Драм, в том числе и у художников «третьей волны», немного. В них заметно явное стремление к выходу за пределы собственно драматических возможностей, расширение их, сращение в разных случаях с лирическими, эпическими при объединяющем и доминирующем значении эпических. Интересно, что опыты драм такого типа обнаруживаются у художников, в основном работающих в других родах литературы. Так, лауреат Нобелевской премии, крупнейший современный поэт-лирик И. Бродский написал пьесу «Демократия!», в которой лирическое выражение авторской позиции свелось к беспощадной, обличительной публицистике. Вас. Аксенов, открывший для отечественной прозы 1960-х годов нового героя, новые жизненные обстоятельства, новое стилевое направление, — напротив, предстал художником, своеобразно соединившим в драме «Цапля» эпические способы воплощения жизненного материала с лирическими.

Пьесу «Демократия!» поставил на Центральном телевидении — и она транслировалась по всему Союзу — А. Шапиро, создавший в Риге 80-х годов театр, по содержанию — политический, антитоталитарный, по эстетической природе — эпический («А завтра была война» Б. Васильева, «Страх и отчаяние в Третьей империи» Б. Брехта, «Дракон» Е. Шварца). Он, может быть, как никто, был готов к воплощению замысла поэта, написавшего эпическую драму в ее публицистической разновидности.

В «Демократии!» нет организующих собственно драматическое действие биографий, судеб героев, нет деления персонажей на героев первого и второго плана: все пространство здесь занимает групповой портрет первых лиц небольшого социалистического государства в шести часах езды от Чехословакии или Венгрии. Они, привыкшие ориентироваться во всем на волю центра, вышестоящие фигуры и структуры, не могут взять в толк, чту означает телефонный звонок из Москвы, известивший об объявлении демократии. Они, только что спокойно, согласно, со вкусом обедавшие, уточнявшие, откуда, из каких мест социалистического содружества рябчики, икра, арбузы, оказываются в полной растерянности.

Они боятся всего: гнева Самого в случае неверного решения, возможного отзыва на Восток, «в Улан-Батор или Караганду в лучшем случае», боятся непредсказуемого поведения своего народа, вопросов журналистов, мнения мировой общественности, своего собственного генсека. Больше всего они боятся попасть впросак — проголосовать не за то и не так. Кто именно должен поднять руку за демократию, кто против — вот предмет их долгого и вялого препирательства.

Единственный конфликтный момент, зацепивший за живое министров, едва не повлекший за собой перемены в правительстве, связан с разной оценкой сексуальных возможностей местных женщин. Экстремальная политическая ситуация перехода от диктатуры к демократии — «Перемен к Лучшему» — для руководителей страны сводится в конечном счете к физиологическим, утробным проблемам — сохранят ли они свои зарплаты, будут ли и дальше иметь на обед то, что, смакуя, поглощали в начале пьесы. К проблемам меню они обращаются не раз на протяжении действия, и успокоенные словами своего товарища генсека, ставшего в одночасье господином президентом, о том, что диета их не изменится — «из Варшавского пакта и из СЭВа мы выходить не собираемся.., и меню у союзников должно быть общее,» — пытаются придумать, как бы им провести переход от диктатуры к демократии так, чтобы ничего не изменять, «чтобы и волки были сыты, и овцы целы». Не изменится меню — не изменятся люди у власти…

Создавая собирательный образ правительства, И. Бродский прибегает к необычной для драмы форме. Развивая действие, как и принято, в форме диалога, он не указывает имя носителя речи около каждой реплики — отделяет тексты героев только графически, как стихи в лирике, начинает каждую новую реплику с новой строки. Текст всей пьесы представляет собой своеобразный полилог — реплики безымянных героев.

Полилог как форма организации речи активно использовался в русской прозе 1920-х годов, изображавшей революционное движение, массовые сцены как ключевые. Во всех этих случаях недифференцированные реплики полилога позволяли передать состояние толпы, ее социальную психологию — отношение к происходящему отдельных, неважно каких, представителей, желание действия, еще не определившегося в своем направлении. Принципиальный отказ И. Бродского от маркировки реплик, его предложение «режиссерам и актерам самим определять, кто произносит что», позволяет отчетливее выразить безликость героев, отсутствие принципиальной разницы в характере и масштабе их мышления.

Наличие в группе одной женщины не столько выделяет ее как личность, сколько бросает отсвет на всю эту группу в целом, подчеркивая аморфность, бесхребетность, готовность подчиняться сильному всех вместе и каждого в отдельности. Ничего не представляющие собой в отдельности герои пьесы И. Бродского предстают как пучок персонажей, характеризующих некое одно анонимное лицо правительства.

Пьесу «Демократия!» можно назвать «протоколом одного заседания», ибо основу ее действия составляет чрезвычайное заседание, только не парткома, как у А. Гельмана в 1975 году, а наиболее влиятельных членов правительства; заняты они одним — обсуждением принципов управления; масштаб — СМУ, трест, государство — роли не играет. Как и А. Гельмана, И. Бродского интересует эпический предмет — состояние общества, эпический герой — группа равноправных в драматическом действии лиц. Только в пьесе И. Бродского гораздо заметнее, чем в пьесе А. Гельмана, публицистический, оценочный пафос: он стремится разоблачить, заклеймить, показать полную нравственную и интеллектуальную несостоятельность руководящих советским государством лиц, их невероятную изворотливость в сохранении власти.