Поэт Юрий Кублановский: «Учитель литературы должен закалять душу человеческую»

— Как совершалось Ваше вхождение в мир русской классической поэзии? Какую роль в этом сыграла школа ?

— Я рос в верхневолжском городе Рыбинске , где советизм, густопсовая советская идеология переплелись с не выкорчеванным еще тогда до конца русским традиционным бытом. Это с трудом умещается в голове, но ведь в 1947 году — году, когда я родился, советскому режиму было всего тридцать лет, и, несмотря на страх репрессий и войну, жили еще русские люди, носители православной веры и связанных с ней культурных традиций — представители рухнувшей русской цивилизации. Мама моя происходила из духовенства. И хотя была, казалось бы, вполне ортодоксальным советским человеком, какие-то сквознячки свободы у нас в доме все же гуляли. Так, у нас любили и ценили лирику Есенина, который был тогда под полузапретом.

В 13-14 лет я уже раннего Маяковского предпочитал тому, каким он стал впоследствии.

Моя мама сама была преподавателем литературы, и книга, и русская классика, Пушкин, Лермонтов были моими спутниками с детских лет. Правда, она заставила меня выучить наизусть поэму Константина Симонова «Смерть артиллериста», с которой я успешно гастролировал на всяких конкурсах. И все-таки русская поэзия явно перевешивала советскую в моих вкусах. Когда я читал «Бородино» — глаза были полны патриотических слез.

При тогдашней советской власти полюбить русскую литературу, воспитываться в ней было намного легче, чем ныне, когда новейшие технологии выбили книгу из рук ребенка.

— Когда Вы ощутили себя профессиональным поэтом? Кого из русских поэтов Вы считаете своим предшественником, чью традицию Вы продолжаете и развиваете?

— Что значит профессиональным? Этот эпитет имеет только один смысл: посвятить свою жизнь служению литературе, поэзии, вдохновению. Служить им бескорыстно, решая лишь одним им свойственные задачи, не отвлекаясь на успех, саморекламу и желание угодить кому бы то ни было. В этом смысле я ощутил себя профессиональным поэтом лет в восемнадцать. Без преувеличения скажу, что именно с той поры и по сей день вижу свою жизнь как выполнение поручения.

Помните, у Баратынского: «поэзия есть поручение, которое следует выполнить как можно лучше». Вот его я и выполняю. И в этом смысле действительно являюсь, очевидно, профессиональным поэтом.

Трудно выделить одного или нескольких предшественников. У каждого талантливого, а тем более гениального поэта я многому научился и научаюсь. Ведь это спутники жизни, которые всегда со мной, где бы и в каком положении я ни находился. Во времена моего студенчества в 60-е годы все то, что теперь стоит на полке у каждого культурного человека, было самиздатом: «Воронежские тетради» Мандельштама, «Реквием» и «Поэма без героя» Ахматовой, Ходасевич, обериуты — все они пришли ко мне на папиросной бумаге в бледной машинописи. И это стало событием жизни, событием, длящимся посегодня.

Кстати, тогда же я открыл для себя и поэзию Ивана Бунина, которого, как известно, Ахматова и Мандельштам не ценили. Я же тогда, да и теперь, ставлю стихи Бунина не ниже, чем, например, Иннокентия Анненского. Вот кого мне любить трудно, так это Пастернака 20-х и 30-х годов и поэзию этого же времени Марины Цветаевой.

У нее на одно стихотворение приходится столько знаков восклицания, сколько б хватило, на мой вкус, чуть ли не для целого творчества. А у Пастернака и «Спекторский», и «Лейтенант Шмидт» кажутся мне заидеологизированными, многословными и аляповатыми. Зато очень люблю его позднего, а стихотворение «Август» считаю вообще одним из лучших, когда-либо написанных русских стихотворений.

Из своих современников люблю Бродского, но, разумеется, не самого раннего. Еще десять-двенадцать лет назад у нас существовал вокруг его поэзии какой-то ажиотаж. Мне даже казалось, что как Маяковский — поэт коммунистической революции, так Бродский — олигархической.

С ним носились люди, которые, убежден, не понимали в Бродском лучшего: экзистенциальной религиозности, честного противостояния лжи и пошлости, а ценили худшее: цинизм и хохму.

— Ваша оценка состояния современной русской поэзии. Что, по Вашему мнению, нужно было бы взять из русского классического наследия и из поэзии XX века?

— Современная русская поэзия находится на довольно высоком уровне, но, сдается, живет скорее старым подкожным жирком, чем новыми свежими именами. Как классику при советской власти полюбить было легче, чем ныне, так и поэтом тогда стать было все же легче. Мы знали, чему противостоять, имели твердую шкалу нравственных ценностей и были убеждены, что наша задача — служение духовным заветам отечественной культуры. Сейчас противостоять как бы и нечему: враг везде и нигде.

Это масскультура, шоу-бизнес, общая потеря технотронной цивилизацией культурной ориентации. Имморализм и лишенный выстраданных задач коммерческий эксперимент пришли на смену культуре, и поэзии в частности.

Поэзия — дело достаточно «аристократическое», в том смысле, что может осуществляться лишь по таинственному наитию и требует, помимо всего прочего, деликатного к себе отношения. Но порой ощущение, что носороги из гениальной пьесы Ионеско изо дня в день вытаптывают все новые и новые культурные пространства. Евгений Баратынский, например, мог уповать: «И как нашел я друга в поколенье, читателя найду в потомстве я». Незаслуженно мало признаваемые при жизни поэты уповали на потомство, на будущего читателя. Увы, иногда мне кажется, что у нас в XXI веке такого читателя уже не будет.

Не говорю о читателе массовом, но может статься, что не будет уже и того друга, который хотел бы через десятилетия собеседовать с нами, как мы собеседуем с Пушкиным или Фетом.

И в этом смысле надо прямо сказать, что выход России из-под советской власти не принес чаемых результатов, а обернулся новым витком нравственного и культурного падения общества.

— Ваш прогноз развития поэзии в XXI веке.

— Тут трудно что-либо прогнозировать. Кризис поэзии, ее вымывание из культуры, из читательского оборота носит не только российский, но всемирный характер. Но за Россию, правда, особенно мне обидно, ведь в отличие от западной поэзии наша молода, ей всего-то лет двести. Ей еще можно, казалось бы, и цвести, и существовать. Все будет зависеть от того, какой будет Россия в XXI веке.

Суждено ли ей полноценное живое существование. За последние девяносто лет наш народ понес такой урон в живой силе, что сейчас выглядит чрезвычайно ослабленным и мало способным сопротивляться и самым примитивным культурным соблазнам. Тут уж не до поэзии.

С трудом представляю себе поэта, который бы родился, окреп и состоялся в первой половине XXI века. Хотя писать и, возможно, писать неплохо будут, конечно, многие. Но что это будет за поэзия?

Не соль земли, а — «просто» словесность. Но еще Николай Бердяев говорил, что русская литература не может быть секуляризированной… Бойтесь тех идеологов, которые хотят поскорее освободить русскую литературу от «бациллы учительства».

Это малоталантливые люди, которым нечего сказать своему народу и которые при этом хотят сытно есть и быть на слуху.

Впрочем, надежда умирает последней. И русская земля еще не обесплодела окончательно. Возможно, и явится какой-нибудь литератор, которые саккумулирует, подобно Солженицыну, все беды нашего времени и напишет что-то достойное своих великих и бескорыстных предшественников.

— Предмет «Литература» в школе переживает сейчас не лучшие времена. Следовательно, изучению поэзии отводится немного места. Как Вы полагаете, на чем учителю нужно сосредоточить свое внимание, рассказывая школьникам о русской поэзии?

— То, что литература загнана в системе современного образования в «пятый угол», — стыд и позор. Это свидетельствует лишь о фундаментальном непонимании нынешними чиновниками, каким должен быть полноценный гражданин нашей родины. Не хищной марионеткой технократического прогресса — но просвещенным патриотом, чувствующим свою ответственность за судьбы родной земли и мира.

А этому учит только литература, только поэзия, только искусство в целом. Без этого не надо и ничего другого. Не видеть России счастья, если она будет населена жучками-менеджерами, думающими только про деньги.

Я знаю о катастрофическом уровне развития многих и многих молодых людей, что учатся на гуманитарных факультетах в нынешних университетах и институтах. Такими они пришли из современной школы. Нынешняя унификация образования, единый экзамен, утрата культурных гуманитарных корней — все это зримые компоненты упадка.

И в этом плане чрезвычайно, конечно, высока роль учителя словесности. Замордованный в 1990-е годы нищетой и невыплатами зарплаты, нередко гнущий спину, чтобы прокормиться, на приусадебном участке, современный учитель должен тем не менее — как это ни трудно — осознавать свою миссию, миссию просветителя и педагога. В этом плане его роль сопоставима в чем-то даже и с ролью духовного пастыря. Он должен закалять душу человеческую, не давать расфокусироваться совести молодого человека, которого соблазняют многие нынешние «приоритеты». Русская литература и учит как раз всему лучшему, что есть в человеке как в создании Божьем.

Поэтому поэзии на уроках литературы — именно как сгустку культурной морали — надо уделять места не меньше, чем прозе.

— Ваши пожелания современному учителю словесности.

— Терпения, мужества и неуклонного повышения собственного культурного уровня. Ну и конечно, чувства юмора, без которого легко можно рано потерять здоровье и не выполнить всего того, о чем мечтал смолоду.