Праздник кабацких ярыжек

Во второй половине XVII в. возникают сатирические произведения, направленные против социальных и бытовых зол времени и облеченные в форму пародии на церковную службу, «священное писание» и жития. Образцом таких произведений является прежде всего «Праздник кабацких ярыжек», или «Служба кабаку»,- очень злое и остроумное обличение «царева кабака», пародирующее православное богослужение, так называемую «малую» и «великую» вечерню, и трафарет благочестивого жития. Автор пародии, в отличие от своих предшественников — обличителей пьянства, осуждает этот порок не с отвлеченно-религиозной точки зрения, как грех, наказуемый божеским правосудием, а с точки зрения практической, рассматривая пьянство как большое житейское зло, подрывающее народное благополучие.

При этом осуждение направлено не только на пьяниц, но и на самый «царев кабак», при помощи целовальников спаивающий и разоряющий русский люд — от попов и дьяконов до холопов и женщин. В пародии ярко выступает народное возмущение против кабаков, насаждаемых правительственной властью. Всякое упоминание о кабаке сопровождается очень нелестными эпитетами по его адресу: кабак — «греху учитель», «душам губитель», «несытая утроба», «домовная пустота», «дому разоритель», «богатства истощитель», «маломожное житие», «злодеем пристанище» и т. д. Засилье кабака изображается в достаточно реалистических, точнее — натуралистических чертах.

Очень хорошая осведомленность автора во всех деталях церковной службы заставляет предполагать, что этим автором был человек, принадлежавший к церковной среде, скорее всего к низшему Духовенству. Судя по слопам одного из текстов «Праздника» — «радуйся, кабаче, отемнение Вычеготскому Усолию»,- пародия сложилась в Сольвычегодском крае. Список, заключающий в себе старший текст «Праздника», датируется 1666 г.

После краткого вступления в «Празднике» читается следующее приглашение: «На малей вечерни поблаговестим в малые чарки, таже (потом) позвоним в полведришки пивишка, таже стихиры в меншей заклад, в перстни и во ногавицы (нижнее платье) и в рукавицы, и в штаны, и в портки». К кабаку автор адресуется с таким обращением: «Кто ли, пропився донага, не помянет тебя, кабаче, непотребне? Како ли кто не воздохнет во многия времена собираемо богатство, а во един час все погибе? Каеты (раскаяния) много, а воротить нельзя».

В качестве пародии молитвы — «Сподоби, господи, в вечер сей без греха сохранитися нам» и т. д.- в «Службе кабаку» находим, например, следующие строки: «Сподоби, господи, вечер сей без побоев допьяна напитися нам. Лягу спати, благ еси нам, хмелю ищущим и пьющим, и пьяни обретошася, тобою хвално и прославлено имя твое во веки нами. Буди, хмелю, сила твоя на нас, яко же упо-вахом, пьющие, на тя».

На вопрос, кто что может принести веселой корчме, дан такой ответ: «Кажды человек различный дары тебе приносит со усердием сердца своего: поп и дьякон — скуфьи и шапки, однорятки и служебники; чернцы-манатьи, рясы, клобуки и свитки и вся вещи келейныя; дьячки — книги и переводы и чернилы и всякое платье и бумажники пропивают, а мудрые философы мудрость свою на глупость пременяют; служилые люди — хребтом своим на печи служат; князи и боляре и воеводы за меду место величаются; пушкари и солдаты тоску на себя купили, пухнут, на печи лежа; са-белники саблю себе на шею готовят… тати и разбойницы веселятся, а холопи спасаются, кости нося в приполе, говорят быстро, плюют далече…»

Пародируя обычный шаблон жития, в котором рассказывалась жизнь святого, начиная с характеристики его родителей, большею частью благочестивых и достойных, и продолжая его подвигами, автор пародии излагает житие пьяниц: «Сии убо родишася от многих стран различных от неподобну родителю безумну и с горестию хлебом воспитани быша». Другие были рождены от хороших и бо — гатых родителей, воспитаны были беспечально, но, достигнув юношеского возраста, стали жить не по родительскому совету, а по своей воле. Родители не могли удержать их на хорошем пути никакими наставлениями и предоставили их самим себе.

«Они же быша буяви и храбри, не быша же ни древоделцы, ни земледелцы, взяша же некую часть имения ото отец своих, и приидоша на корч-мицу, разточиша же имение свое не бога ради, после же обнищаша и взалкаша… но чрево имуще несытно, пьянства желая всегда упи-ватися и яко болван валятися и досаждати человеком нелепыми глаголы, приемлюще побои и ударения и сокрушения костем, в ню же нужу терпеша глад и наготу и скорбь всяку, не имеяху ни подстилания мягкого, ни одеяния тепла, ни под главою зголовья, но яко ней свернувся, искаху себе запечна места, телеса же их обагре-ни быша сажею, дым же и жар терпяху…», и все это не для бога, а для утоления своих низких инстинктов: «Аще бы такия беды бога ради терпели, воистину бы были новые мученики, их же бы достойно память их хвалити…»

Так пародируется в этом произведении каноническое житие применительно к образу жизни пьяницы.

На всем протяжении своей пародии автор, прибегая к игре слов, очень свободно обращается со всем тем, что пользовалось самым высоким почитанием в старой Руси: преподобные у него заменяются «неподобными», христианские святители — «буявыми губителями христианскими», «христианскими лупителями», «тремя слепи-телями», чудотворцы — «пустотворцами» и т. д.

Язык пародии представляет собой сочетание намеренно архаизированной речи с речью живой, разговорной, часто прибауточ-ной, как например: «Слава отцу Иванцу и сыну Селиванцу. Всяк, иже тебе прикоснется, не изыдет, не имея похвалы, во устех своих, глаголаше: вчера был пьян, денег было в мошне много, утре встал, хватился за мошну, ничего не сыскал». Сплошь и рядом мы здесь находим поговорки, порой рифмованные: «хлеб, господине, по силам, а полога (кладь) по плечам»; «подавайся по рукам, ино легче волосам»; «каково кликну в лес, тако и откликнется»; «был со всем, стал ни с чем»; «под лесом видят, а под носом не слышат»; «жити весело, а ести нечего»; «родила вас мама, да не приняла вас яма»; «кропива, кто ее ни возьмет, тот руки ожжет» и т. п.

Иногда автор усиленно нанизывает рифмы, как и в Калязинской челобитной: «Где ни станем, тут воняем, людей от себя разгоняем»; или: «дом потешен, господин изнавешен, робята пищат, ести хотят, а мы, право, божимся, что и сами не етчи ложимся».