Проблема искусства в новелле Томаса Манна «Смерть в Венеции»

Новелла Томаса Манна «Смерть в Венеции» — образец реалистической манеры письма, обогащенной модернизмом. Именно она помогла художнику художественно постигнуть и воплотить проблему без духовности тогдашнего искусства. В 1913 году, когда Томас Манн работал над этим небольшим произведением, в Западной Европе приобрели распространение пессимистические философские теории, которые основывались на иррационализме, мистике, волюнтаризме. Считалось, что земная цивилизация вступила в свою «сумеречные поры», что ее ждет всемирный хаос, который человеческую жизнь ничего не достойное, оно подчинено слепым проявлениям какой-то воли, преисполненное страданий и мучений. Под влиянием общего кризиса в обществе и этих теорий искусство разрывало связи с классической традицией, теряло свое гражданское звучание, охладевало к человеку. На границе столетий большой немецкий писатель, ощущая упадок искусства, как настоящий гуманист предостерегает человечество беречь свою духовность, не поклоняться фальшивым богам.

Герой произведения, известный немецкий писатель Густав фон Ашенбах, утомленный изнурительной работой, внутренними разногласиями, однообразием будней, решил «пуститься в странствования», «увидеть далекие края». Может, где-то там останется усталость, внутренний кризис?! После горячечных раздумий в его воображении, в конце концов, определилась цель странствия. «Если за одну ночь хочешь достичь чего-то несравненного, сказочно необыкновенного, то куда треба податься? Но же здесь нет над чем долго думать!» Венеция! Колыбель культуры, где зарождалось современное искусство. Венеция надышала художников всего мира на создание наилучших их произведений. К Венеции в поисках внутреннего согласия, нового вдохновения отправляется герой Томаса Манна. Встречи с Венецией передует встреча с компанией приказчиков. На пасмурном, невероятно грязном допотопном пароходе среди веселого общества новолуний его внимание привлекает фигура юноши. Крашеный дед в парике и чрезмерно модном костюме издали впадает на вид крикливым красным галстуком и заломленной соломенной шляпой с пестрой лентой. Вблизи видно, что красота и молодость его — умелая косметика. Этот типичный, образ порока вызывает сразу у Ашенбаха отвращение, но из иронии судьбы через две недели он сам появляется в удивительно похожем красном галстуке, в таком самом шляпе, такой же внутренне возбужденный.

И вот в конце концов Венеция — город сказок и надежд! Ашенбах захвачен в плен красотой города. Вид Венеции из открытого моря еще более впечатляющий, чем из суходола. Изысканное общество, вежливая администрация, а «на улице многие люди узнают его и почтительно рассматривают». И все же внутреннее беспокойство, нервное напряжение не оставляют художника. И Ашенбах решает бежать из Венеции. Но он познает новое чувство, познает наслаждение от него. Уже ничто не бесит писателя, наоборот, ему нравится все, что его окружает. Ашенбах влюбился в 14-летнего красавца — поляка Тадзьо. Это не физическая страсть, а увлечение удивительным совершенством красоты подростка. Встретившись с красотой, писатель с главой погрузился в ее сказочный, волшебный мир. Он ею живет, ею дышит, не может вообразить себя без нее. И одежда Тадзьо, и манеры, и осанка — все поражало писателя. Особенно же «чудесный цветок — глава несравненной красы, голова Эрота с желтоватого мрамора, с тонкими суровыми бровями, с темно-золотыми кудрями, которые мягко спадали на виске и на уши.

«Красивый, очень красивый!» — подумал Ашенбах с тем профессионально-холодным одобрением, в которое временами одевает свое волнение и свой захват, когда смотрит на шедевр».

Вот этот Тадзьо стал смыслом жизни Ашенбаха. Он любовался, мысленно разговаривал с ним, неотступно следил за его детскими играми. И это доказывало его к опьянению. «Ошалевший от своего чувства, забыв о всем на миру, Ашенбах хотел только одного: ходить назирці за тем, кто зажег его кровь, мечтать о нем, когда его не было вблизи, и, за обычаем всех влюбленных, нашептывать нежные слова его тени». Густав сначала воспринимает мальчика за статую, что ожившая, но наблюдательный глаз писателя замечает зубья, «как в малокровного», и невольная радость закрадывается в душу героя — красота тоже не идеальная, не вечная, смертная. Казалось бы, любовь, увлечение вызывает в человеке желания проявить свои наилучшие черты. А вот Ашенбах предал свою любовь, показал свой эгоизм. Бездуховность Ашенбаха удостоверяет сама страсть к Тадзьо. Она ограничивает его духовные горизонты, становится на препятствии к нормальному общению с людьми. Ашенбах охладевает ко всему, что его окружает. «Ошалевший», «живет будто за глухой стеной» — так характеризует автор новеллы своего героя. Ашенбах деградирует и как личность, и как художник. «Со временем в произведениях Густава Ашенбаха появилось что-то официозно-воспитательное, в его стиле поздних лет не было уже ни бывшей смелой непосредственности, ни новых, тонких оттенков, он стал, неизменяемым, формальным, даже шаблонным. Поизведения Густава Ашенбаха ведомство народного образования ввело выбранные страницы из него в школьные хрестоматии».

Выслеживая Тадзьо, он испытает унижений, теряет человеческое достоинство. Вот он, поворачиваясь поздно вечером из Венеции, «остановился на втором этаже, возле комнаты, где жил Тадзьо, в блаженстве приклонился лбом к занавесу на дверях и долго не мог оторваться от него, забыв о том, что его могут увидеть». Узнав об эпидемии холеры, которая надвигается на город, он сначала хотел предупредить семью Тадзьо, а потом передумал, решил этого не делать, ведь он некогда больше не увидит своего демона. Эгоистический расчет возобладал. Густав быстрее готов отдать мальчика холере, чем расстаться с ним. И все же семья Тадзьо собирается отъезжать. А сам писатель заболел и через несколько дней умер в пляжном кресле. Смерть эта символическая. Ашенбах предал то, чем искренне захватывался, на что молился и в что верил. Измена же, подлость не бывают безнаказанными.

Томас Манн на протяжении всего произведения делает ударение на том, что бездуховное искусство, которое потеряло интерес к нетленным общечеловеческим ценностям, свело к идеалу форму, не имеет будущего, оно обречено. Обреченное и человечество, которое имеет такое искусство. Лишь то искусство, которое воспевает высокие идеалы любви, добрая, справедливости, взаимопомощи имеет право на жизнь. Именно оно дает художнику настоящее удовлетворение от своей работы. Такое искусство объединяет людей, помогает одолевать жизненные препятствия. Поэтому и отстаивает его гуманист нашего столетия — Томас Манн.