Пространственно-временные отношения в цикле «Тема с вариациями»

Пространственно-временные отношения в «Теме с вариациями» также ориентированы на пушкинское творчество и строятся на взаимодействии трех хронотопов (пространственно-временных единств), причем эти хронотопы в цикле содержательно соотносятся с тремя образами, определяющими образную структуру произведения. В первом стихотворении цикла соседствуют два хронотопа. Один из них можно условно обозначить «пустыня — древность», он соответствует образу сфинкса, «изрытого, как оспою, пустыней», а также, имплицитно, образу пушкинского пророка. Этот хронотоп взят Пастернаком у Пушкина, в творчестве которого он чрезвычайно важен. Вспомним только зачины двух программных стихотворений Пушкина — «Пророк»:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился…
и «Анчар»:
В пустыне чахлой и скупой
На почве, зноем раскаленной…

Пустыня для Пушкина олицетворяет бренность и пустоту земной жизни, причем в этих стихах, как и в пастернаковском цикле, время связано с древностью и даже вечностью.

Другой топос, ключевой в творчестве Пушкина и отраженный в «Теме с вариациями», это море, которое было для Пушкина символом свободы. В цикле Пастернака топосу моря соответствует время жизни Пушкина, а в частности, период его южной ссылки. Этот хронотоп также соотносится с парой образов — Пушкина и, имплицитно, Петра I, который «На берегу пустынных волн стоял, дум великих полн», планируя создание нового города, подобно Пушкину, размышляющему над созданием романа «Евгений Онегин».

Третий хронотоп создается пространством степи и временем лирического героя, но степь в то же время — место действия пушкинской поэмы «Цыганы», поэтому другим образом, соответствующим этому хронотопу, является образ Алеко. Алеко выступает в цикле в качестве двойника, с одной стороны, Пушкина, с другой — самого лирического героя. Как мы узнаем из следующих циклов книги «Темы и вариации» («Болезнь» и «Разрыв»), лирический герой Пастернака, подобно Алеко, пережил любовную драму, и поэтому ему, видимо, очень близки и понятны переживания Алеко, которого терзают мысли о мщении, убийстве, самоубийстве и, наконец, о бегстве. При этом «реальным» является только последний хронотоп, два других же существуют в воображении: хронотоп, связанный с образом Пушкина, рисуется в воображении лирического героя, в то время как пустыня — древность, в которых пребывает сфинкс, созданы фантазией Пушкина.

В контексте всего цикла обращает на себя внимание сходство топосов пустыни, моря и степи. Все три топоса обозначают бескрайнее пустое пространство, как правило, с открытым горизонтом (сравните, к примеру, с топосом леса или города, где пространство ограничено). Их метафорическое сближение воплощает идею всеохватности пушкинского творчества, подчеркивает способность поэзии стирать границы как в пространстве, так и во времени.

Учитывая связь с «Темой», можно предположить, что два бога, которые «прощались до завтра», — это Пушкин и сфинкс, находящиеся соответственно в двух «мирах» и двух различных эпохах — днях: на черноморском побережье России в 1824 г. и в Египте «эпохи Псамметиха». Тогда словосочетание «два ландшафта» подразумевает морской ландшафт и пустыню, в которой находится сфинкс. В вариации третьей, которая в издании 1923 г. называлась «Макрокосмической», панорама значительно расширяется. Текст посвящен моменту написания Пушкиным стихотворения «Пророк» и поражает обилием географических названий:

Море тронул ветерок с Марокко.
Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.
Плыли свечи. Черновик «Пророка»
Просыхал, и брезжил день на Ганге.

Масштабность пространства здесь подчеркивает космическое значение события. Лучшие произведения Пушкина тем самым сопоставляются с грандиозностью вселенной. Характеризуя художественное время цикла «Тема с вариациями», нельзя не заметить, что почти каждое вошедшее в него стихотворение изображает «остановленное мгновение»: прощание Пушкина с морем, рождение замысла «Евгения Онегина», создание «Пророка», мгновенные мысленные метания Алеко. Последняя вариация (шестая) завершает цикл еще одним мигом — бесконечно повторяющейся «песнью» рассвета, о котором Пастернак говорит:

Мгновенье длился этот миг,
Но он и вечность бы затмил.

Такое построение временных отношений восходит к пастернаковской концепции лимитационного мгновения, приравнивающегося к вечности. В основе концепции лежит футуристическая идея остановки времени в акте творческого восприятия реальности, которое отличается такой силой и такой полнотой, что переживание мгновения оказывается сродни вечности. Эта идея нашла отражение в статье Пастернака «Черный бокал»: «Преобразование временного в вечное при посредстве лимитационного мгновения — вот истинный смысл футуристических аббревиатур». Преодоление времени, диахронии, через его остановку, ахронию, означает еще и победу над смертью, которую дарит творчество.

Последнее, на что следует обратить внимание в связи с анализом пространственно-временных отношений в цикле, — это время суток, на которое попадают описанные Пастернаком мгновения. Во всех без исключения стихотворениях цикла можно найти указания на ночь или закат. В поэтическом мире Пастернака ночь, сумерки — это время, когда вещи теряют свои очертания, приобретают «сплошность», необходимую для установления контакта лирического субъекта и внешнего мира, который является для поэта необходимым условием творчества.

Итак, наш анализ показал, что ориентированность на пушкинский текст пронизывает все стихотворения цикла. Она здесь не только является приемом художественного смыслообразования, не только объединяет культурные пласты прошлого и настоящего, апеллируя к авторитетной литературной традиции, но и выполняет циклообразующую функцию, то есть обеспечивает тесное смысловое единство стихотворений, объединенных в цикл.