Работа над «Повестями Белкина»

Важнейшей их стилистической особенностью была ирония. Она выражала не только эстетическую позицию автора, но и его личность, его мировосприятие. В первой же повести «Гробовщик», посвященной традиционной мрачной теме, эта особенность проявилась демонстративно Пушкин бросал вызов и эстетическим канонам романтических писателей и вкусам публики.

Повесть начинается с обстоятельного описания переезда человека «мрачного ремесла» в новый дом со всеми своими «изделиями» — гробами… Кончается первый абзац так: «Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые»». Одно только это объявление весело представляло характер преуспевающего гробовщика Адриана Прохорова.

Пушкин готовил «Повести Белкина» к печати и заранее предугадывал, какой шум они вызовут и у врагов и у друзей, которые поймут его смелый и озорной замысел. Он понимал, что непременно «Булгарин заругает», — и шел на это; для того и писались повести, чтобы эстетически ниспровергнуть, в частности, Булгарина с высот литературного Олимпа, на который он самозванно взгромоздился. Но Пушкин верил и надеялся, что повести завербуют и союзников, столь нужных ему для новой литературной борьбы. Вот почему сразу же по возвращении 5 декабря 1830 года из Бол дин а в Москву он поспешил прочитать повести друзьям. Одним из первых оказался Баратынский. Вот что Пушкин сообщил об этом Плетневу: «Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется. . .» Реакция Баратынского, столь своеобразно охарактеризованная Пушкиным, свидетельствовала, что замысел «Повестей Белкина» был понят, и это, естественно, радовало их автора, вселяло надежду быть понятым умной и дружественной критикой.

Но надежде Пушкина не суждено было оправдаться — «Повести Белкина» критика приняла холодно и враждебно. Им отказали в серьезности содержания, в оригинальности: Пушкина упрекали в использовании чужих сюжетов, обвиняли в подражании. Тогда-то и начали формироваться в критике идеи о «конце Пушкина». Молодой критик Белинский уже в первой своей статье «Литературные мечтания» так же скептически отнесся к творчеству Пушкина 1830-х годов, сожалея, что прежняя пора цветения таланта прошла, что наступает пора заката. В 1835 году он откликнулся на отдельное издание «Повестей Белкина» коротенькой рецензией. Это была отходная таланту Пушкина. Критик счел себя обязанным объясниться с публикой. В искусстве, указывал Белинский, действуют те же законы, что и в природе. Лучшая нора жизни человека — это юность, «весна, время деятельности и кипения сил». Далее — «постепенная возвышенность гения необходимо сопряжена с постепенным охлаждением чувства». За весной расцвета наступает осень, которая сопровождается бесплодностью. «…Так часто случается! Вот, передо мною лежат Повести, изданные Пушкиным: неужели Пушкиным же и написанные? Пушкиным, творцом «Кавказского пленника», «Бахчисарайского фонтана», «Цыган», «Полтавы», «Онегина» и «Бориса Годунова»?»

Вопрос этот не случайный: в восприятии критика Пушкин — поэт-романтик. В одном ряду для него и «Кавказский пленник» и «Борис Годунов», «Бахчисарайский фонтан» и «Онегин». Естественным было неприятие реалистических «Повестей Белкина». Об этом сказано открыто: итак, «Повести Белкина» — новый Пушкин, «осень, осень, холодная, дождливая осень, после прекрасной, роскошной, благоуханной весны, словом

Прозаические бредни, Фламандской школы пестрый вздор!»

Сомнений нет: «Повести Белкина» потому и плохи, потому и знаменуют наступление «конца Пушкина» — осени его творчества, что это «прозаические бредни», что нет в них прежнего романтического огня. И чтобы читателю было все ясно, Белинский дает и непосредственную оценку «Повестям Белкина». «Правда, эти повести занимательны, их нельзя читать без удовольствия; это происходит от прелестного слога, от искусства рассказывать (соп! ег); но они не художественные создания, а просто сказки и»побасенки; их с удовольствием и даже с наслаждением прочтет семья, собравшаяся в скучный и длинный зимний вечер у камина; но от, них не закипит кровь пылкого юноши, не засверкают очи его огнем восторга; но они не будут «тревожить его сна — нет — после них можно задать лихую высыпку».

Одной симпатией к романтизму объяснить этот отзыв, лишенный эстетического чувства, которым так отличался Белинский, нельзя. Ведь понял же он в том же 1835 году повести Гоголя, собранные в книгах «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород» и «Арабески».

Объективно характеристика Гоголя направлена против Пушкина — провозглашая Гоголя «главой литературы», Белинский тем самым объясняет, почему Пушкин оставил это место. Начинает он с того, что определяет эстетическое кредо Гоголя: Гоголь «поэт жизни действительной»! Заявление удивительное! Ведь формулу эту Белинский не изобрел, но позаимствовал, и позаимствовал у Пушкина, который в 1830 году в рецензии на альманах «Денница», при разборе критической статьи И. Киреевского, именно так определяет существо своей эстетической позиции. И вот теперь Гоголь — в пику Пушкину — объявляется «поэтом жизни действительной»!