Разве ревут волы, если ясли полны? — Часть четвертая (Новый век)

Время не стояло на месте. Воля поломала вековечные цепи, на которых еще с дедов-прадедов заковывали к господам когда-то свободные хутора, села. Задурманенный неволей люд начал продирать глаза… и ничегошенко вокруг себя не видел, кроме — панов и мужиков!.. Неволя разъединила детей одних родителей, одних матерей; вырыла между ними глубокий овраг, через который ни перейти, ни переехать…

По один бок яруги стояли потомки казацкой старшины, московские и польские приблуды, осиротелые дети Иуды, паны и полупаны, в мундирах с медными пуговицами… Все это была ватага, выкормленная чужим трудом, обута и одета чужими руками… Теперь она стояла и, как голодный волк, щелкала зубами, посматривая зо зла на второй бок оврага, где потомки казачьи копались в сырой земле — без памяти о славной бывальщине дедов своих, без памяти о самих себе. Произошли изменения и в Гетманском, и в Песках. Умер предводитель Василий Семенович Польский, а его сына едва уговорили занять отцово место. Был он мужчина очень недалекого ума, еще меньшей смелости, еще более слабой воли. Только и родительского, что спесь барская. Но времена теперь были вовсе не те, чтобы одной спесью жить. Захватил власть в целом уезде и заправлял за спиной у нового предводителя Шавкун — мужчина ни глуп, ни умен. Был он на коне, был и под конем. Его отец был убог, умер рано. Парня отдали в бурсу ума добывать, а там немилосердно били за любую вину, или без вины. Забили до того, что из сообразительного мальчика сделался какой-то тупица, убоище.

Подрос — начал красть, подбивать товарищей на озорство, а дальше и пить начал. Мучились с ним «святые отцы», мучились, да и выгнали из «философии»… голого, босого и простоволосого! Куда идти? Кто-то, по-видимому, шутки ради подбил идти в университет. Сделался он студентом, и старый грех завел его в кутузку, а оттуда на улицу… Побрел он в Гетманское к знакомому Чижику. Тот посоветовал идти на службу. Стал Шавкун служить в канцелярии предводителя. Тихий, покорный, перед старшими шапку издалека снимает. Вскоре умер старый письмоводитель, а Шавкуна перевели на его место. Уже перед ним шапки ломали, но он не возлагал надежду ни на почет, ни на уважение, а ценил только деньги. Так вот этот подхалим держал теперь целый уезд в руках вместо ленивого сынка «предводителя». Тот и кавычки составил: делай хоть, что знаешь! Наступила новая жизнь и для Чипки. Люди его уважали, уважали, потому что Чипка человек хороший — в беде поможет. Сословный стал ездить к нему в гости. А как стали выбирать земство — то песчане первым назвали Чипку.

Старое — и обновлено. В летний день среди горячей поры в Гетманское сзывали гласных. От пищанской общества прибыли Чипка и Лоза. Начались выборы в управу. Кто-то предложил выбрать Чипку — и выбрали. Радовался Чипка, что заработал человеческую ласку и почет, собирался служить обществу, добро делать. А вышло так, что потерял он покой и судьбу. Выбор его в управу никому не был мил. Казацкая старшина, писари, председатели, смотрели искоса, жалились друг другу, что хам, голодранец, бродяга, выскочил между господ. Шавкун слышал это и обратился к Чижику за советом, как избавиться от Чипки. Тот подумал минут пять, а потом полез в шкаф со старыми делами и достал дело, которое завели на Варениченко в связи с кражей пшеницы у господина Польского и смертью сторожа. Дело было давно закрыто, воров не нашли. Но там была приписочка, что «солдатский сын Варениченко оставлен в подозрении». Чипке предложили «выйти в отставку», но он наотрез отказался. А через день пришла от губернатора телеграмма с приказом: «устранить гласного Варениченко по неблагонадежности».

Разозлился Чипка, что украли его честь, душу обесславили, ринулся к Пороху писать жалобу. Тот в жалобе вылил и всю свою ненависть на господ Польских, которая накипала долгие годы. Через неделю до предводителя приехал чиновник разбирать Чипкино дело, и ничего не откопал, хорошо отобедал у господ Польских, поиграл в карты и поехал — только пыль встала… Горе за горе цепляется. Вернулся Чипка из Гетманского домой с растравленной вновь бедой в сердце, с воспоминаниями о своих прошлых делах, с мыслями о правде человеческой. А здесь встречает его мать, рассказывает, что Максим очень побит. На Красногорку напали разбойники, и сторожа их отогнали… Говорят, такая драка была… Поехал Чипка на хутор, застал Максима едва живым. Хотел что-то расспросить, и тесть закашлялся, захлебнулся; забулькало в разбитой груди… и Максима не стало.

Беда не молчит. Похоронив Максима, Явдоха продала хутор и перебралась жить к детям. Вместе с ней вступила новая беда в Чипкин дом. Сначала всего матери не помирились. Явдоха стала верховодить, Мотря не смолчала, и пошли ругательства и ссорыа. Галя и Чипка убегали от тех буч или к Грицко, или хозяйничали около скота. В своем доме Чипка был, как чужой: он ему опаскудел. Грицко со своими разговорами о скоте, лишениях, хозяйстве казался ему нудным. Вспоминалось молодая жизнь. То жизнь была, хотя и под пьяным притворством. А здесь — тихо и грустно, как в болоте, а дома — хуже, чем в аду. Стал Чипка опять перебрасывать лишнюю. Галя его, бывало, уговаривает, а он и сам не может объяснить, что с ним делается, чего ему грустно. Тогда молодая женщина предложила мужу позвать товарищей, и чтобы хоть немного разогнал свою тоску. Она хотела войти в то общество тихим ангелом-«спасителем», научить ожесточенных «разбойников» души любви к людям. Поздно увидела молодая женщина, в какую неприятность вскочил Чипка. Весело ему с давними товарищами: пьет, гуляет и знай поет о неправде человеческой. Другие порядки завелись в Чипкином доме. Часто приходят братики, рюмка летает за рюмкой, крики, пение. Иногда вспоминают свои походы. Лушня любил рассказывать, как его иметь учила красть. Редко проходил тот день, чтобы пьяная гульба не собиралась. Мотря с плачем упрекала сына, а Явдоха преднамеренно подзадоривала его, приветствовала братиков. Чипка ежедневно делался все хищнее. Одной ночью поехал из дома, а вернулся с полными телегами добра. (Это уже произошло после смерти Явдохи.) Мотря стала ругать сына, а Лушня занес в голову Чипки мысль, что это мать извела Явдоху со света. Не раз повторял эти слова Чипка вслух. Слышала это Мотря, плакала и у Бога смерти просила.

Так вот и правда! Стояла свирепая зима. Одним вечером в дом к Чипке зашли братики и семь незнакомых мужчин. Хозяин пригласил их к столу; опять пили, смеялись, а тогда стали сговариваться идти на хутор к Хоменко. Галя услышала, что пьяна компания выбралась из дома. Пошел с ними и Чипка. Вскоре вернулись. Мотря выглянула из-за дымохода и посыпалась… На каждом видные были следы свежей крови. Потом она услышала детский голос. Старуха тихонько вышла на улицу и увидела девочку лет десяти в испачканной кровью рубашке. Ребенок с плачем стал рассказывать, что она Хоменкова. Ночью на их хутор налетели разбойники, всех побили, порезали, одну ее не нашли. Потом зажгли дом и поехали. Мотря впопыхах одела девочку, обула и быстро повела со двора до волости. Зарево от пожара на Хоменковом хуторе ударило им прямо в глаза. Вскоре набежали волостные, обступили вкруг дом. Ни одну душу не выпустили: всех забрали, повязали. Из своей хаты вышла Галя, увидела Чипку со связанными руками, девочку всю в крови: — Так вот и правда?! Вот она!!!- вскрикнула не своим голосом и неистово залилась безумным смехом. Христя узнала о страшной новости от Грицко и сразу побежала к Гале.

Погодя немного вернулась сама не своя и сказала, что Галя повесилась. Уже под осень по пути шла целая валка каторжан в Сибирь. Остановилась в Песках. Был там и Чипка. Стоял нахмуренный, бросал на людей, которые обступили арестантов, грозный взгляд. Чипкин дом опечатали, забили. Мотрю взял Грицко докармливать до смерти. Быстро после того она и умерла. Неподалеку от Песков насыпана высокая могила, а на ней стоит очень высокий крест. Под ним похоронено восемь невинных душ, загубленных в одну ночь «страшным мужчиной».