Разве ревут волы, если ясли полны? — Часть третья (Скользкая дорога)

Пошла по селу весть о том, что ограбили господина, а сторожа прибили. Люди указывали на Чипку и его товарищей. Пришли из волости с обыском, все обошли, обозрели, а после пришли к Чипке, что пьяный лежал на полу. Председатель стал допытываться о пшенице, об убитом стороже, и Чипка отказывался так уверенно, как будто и не он это сделал. Посадили всю четверку в кутузку.

А им и безразлично, завели шутки, планировали, кого еще оберут, расспрашивали Чипку о стороже. Единственное, о чем сокрушались, — водка. Сколько дней не пили — аж уши опухли. Не доказали следователи вину братиков, выпустили, а на второй день пошел по селу слух, что обворовали голову. Влезли в дом какие-то ряженые «штрашидла», вязали председателю руки и ноги, накрыли тулупом, забрали большую сумму денег — да и были такие… Потом ограбили писаря, и опять все показывали на Чипку, опять обыскивали, допрашивали — ничего! Люди ругали разбойника. Только Христя вспоминала его пылкие слова о человеческой неправде. Его разговор, грозный, и вместе с обликом и фигурой бросили искру в жалостное женское сердце. Женщина стала грустной, часто плакала, была холодной и неискренней с мужем. Грицко видел все то, догадывался о причине тех потаенных горьких слез — и боялся… боялся за Христю. Часто ночью думал, как развенчать образ Чипки, показать его настоящее лицо… А тут такие новости о голове и писаре. Грицко первый принес Христи весть и Христом Богом клялся, что это дело Чипкиных рук. Но Христя не стала веселей, а еще сильнее хваталась за свое мнение… «Когда такой мужчина вот такое делает, что же уже другие?»

На свободе. Объявили волю. Крепостные бросали работу и шли в шинок — «волю женить». Но нужно было еще отработать господам два года. Поднялся спор, соревнование. А здесь подскочила горячая пора: пахота, косовица, жатвы, молочение нового хлеба, — некогда было дыхнуть, не то что… Одному Чипке с обществом нет хлопот. Протопят дом гнилой соломой, украдут курицу, испекут, съедят — вот им и тепло, и сыто. Люди смотрели на такую жизнь и качали головами. Вот наступили святки. Гульба развернулась во все стороны. Мужчины всего села не вылезают из шинка. Женщины, не видя своих мужчин дома третий день, пошли к батечке и мамочке жалиться. Не помогло. В том же шинке, за рюмкой водки завели крепостные разговор о том, что господин Василий Семенович Польский должен заплатить им за два года. На завтра, еще чуть стало сереть, собрались вокруг волости, взяли старшину с собой и пошли к господину в Красногорку. Господин отказался платить деньги, обвинил крестьян в том, что они бунтовщики, и ночью, как пошли люди по домам, велел запрягать коней — и вместе с женой покатил в Гетманское… На второй день в Песках опять собирали общество: приехал сословный с посредником, а вскоре, следом за ними, вступила сила москалей.

Посредник Кривинский стал допытываться, чего крестьяне бунтуют? Общество стояло на своем: требовало, чтобы господин заплатил за два года. И тогда за дело взялись москали. Поднялся крик, шум; началась драка с москалями. Чипка увидел, как упал старый дед Улас. Закипело его сердце, заболела душа… Побежал между казаками, призывать их помочь крепостным. Его товарищи Мотня, Лушня, Крыса, как увидели, что не до шуток, и — только их и видно — через село… Ринулся за помощью к Грицко — тот молча скорее от Чипки, и в чужой огород, да и присел за плетнем. Ринулся Чипка к крепостным… Здесь его и схватили. Долго барахтался он в руках москалей; еще дольше его били. Ни крикнул, ни застонал! Устал — как будто с креста снят. Взяло его зло нечеловеческое на господ, на москалей, на своих братиков.

Сон в руку. Спит Чипка. Снится ему или мерещится недавняя гульба. Шинок, залитый светом, гудит от музыки, танцев, пения. А сбоку надвигается темная ночь, словно черная туча. А в той темноте какие-то тени. Двое мужчин дерутся… Тот, что сверху, злой, как зверь, душит нижнего. Присматривается Чипка и узнает себя. Ясно вспомнил картину, как он душил сторожа, как в последний раз видел его глаза, которые уже смерть застилала полудой. Вздрогнул Чипка, тяжело застонал, перевернулся на второй бок, да и опять заснул. И опять снятся в ночи тени, в которых он познает мать и деда Уласа. Немного погодя, наверху закачалась новая тень. Чистая и ясная, как летнее погожее утро. Узнал Чипка в ней Галю, свою полевую царевну, протягивает к ней руки. Тень закачалась, ясное лицо потемнело; на глазах задрожали слезы… Ему слышался голос Гали, наполненный болью и гневом.

Тот голос ужасно выкрикивал, прорывался в каждую косточку, в каждую жилку, морозил его ужасом, потому что раскрывал перед Чипкой все его злодейства, грабежи, напоминал об убийстве. Чипка закричал. От его громкого крика тень задрожала, полетела вверх… Небо загоготало, стрела огня, ударила около него; вкруг все затрещало и воспламенялось огнем… Вот он вкруг охватил Чипку… Как глянул он, а то не огонь, то человеческая кровь, волнами обступает его… Вскрикнул Чипка — и неистово ринулся. Стоял уже вечер. Село успокоилось, заморенное дракой: нигде ни крика, ни шума. Вскакивал Чипка — и услышал огонь во всем побитом теле. В мыслях сон мешался с бывальщиной, сердце болело, замирало, кипело неистовым злом… Он вышел на улицу — хоть проветриться. Вкруг было пусто и глухо! Душа желала поделиться с кем-нибудь своей бедой. Стал Чипка на коленях среди пустого дома и молился… проклятиями. Вот таким его и увидел Лушня, не сдержался и стал хохотать во всю свою здоровую грудину. Чипке стало стыдно, хоть сквозь землю… Его поймали на слезах, он молился и плакал, как малый ребенок. Этот смех, товарищеская измена, упрек — вместе ринулись ему в голову, схватили за сердце… Он выгнал Лушню из дома и закрыл за собой двери. Но тот стал рассказывать Чипке, что их тоже захватили солдаты и посадили в черную. Вот только недавно выпустили. Лушня врал и боялся не завраться. Чипка поверил, ему стало жалко товарищей. Он вскакивал с полатей, быстренько отворил двери, впустил Лушню в дом и стал говорить. Лушня слушал, затаив дух, боялся пошевелиться, а Чипка все говорил о человеческой неправде, о мести господам за всю несправедливость; о том, что нужно их побратиму стать такими, как все люди. Вот сегодня они бросят пить, гулять, найдут работу. Это днем… А ночь-матушка научит, где их правда лежит…

Науки не идут к буке. Услышала и Мотря о том, как заступался за людей Чипка, как звал защищать крепостных, как свирепо его били за это. Она была теперь сердита на весь мир, на весь мир — на барство, что ее сына побили. Только мать умеет вместе простить своего ребенка и болеть его болью. Чипка, как поднялось солнышко, пошел к бабе, где жила мать, просить Мотрю вернуться домой. Каялся перед матушкой, извинялся, жалился, что спина, словно печеная, болит. Не выдержала иметь. Слезы сожаления, упреки, брызнули из переполненных глаз, катились по лицу, падали на пол. Тем же днем, под вечер, Чипка пошел в Крутой Овраг и нанялся молотить. Работал так, что солома летела вверх. Песчанские казаки удивлялись такому рвению, смеялись между собой, что и такого верховодца исправила московская лоза. Наступила весна. В Пески приехал посредник наделять крепостных землей. Те испугались, чтобы с землей не наделил он их второй неволей и давай отказываться.

Поднялась опять буча и потасовка. Наступила работа москалям — вгоняют волю силой. Чипке теперь некогда прислушиваться ко всему этому. Вместе из матерью он день днем вокруг дома хозяйничает. Снова помолодела Мотря, как перебралась в свой дом, на новое хозяйство… Радуется женщина, хвастается людям — не нахвалится своим сыном. Какая жизнь, такое и общество. Зажил теперь Чипка с Грицко душа в душу, а Христя полюбила Мотрю; часто приходила к ней поговорить, развлечься. Чипка днем работает, а ночью идет куда-то. Мотря спрашивала, где он бывает, и не допыталась; решила, что с гулящей знается, а не признается — потому что стыдно. А вокруг Песков только и слухи, что о плохих поступках… Там немца-управителя обчистили; там жид, как липка, ободран; там к господину в Красногорке забрались; а в другом селе церковь обворовали. Удивляются между собой люди такому неизвестному ранее разбою и, ложась спать, просят бога, чтобы целыми встать.