Романтическая традиция в ранней лирике Лермонтова

Реальные противоречия русской жизни были поэтически осмыслены Лермонтовым в духе философских исканий его времени. С этой точки зрения лирика Лермонтова принципиально философична. Ни одна тема, ни один аспект жизни не выражаются им (и, следовательно, не могут быть поняты) вне центральных философских идей. Специфика лермонтовской лирики — в антиномичности, в неразрешенности идейных и духовных конфликтов между небом и землей в душе самой личности, где действуют противоположные и абсолютно непримиримые силы: вера противоречит опыту, чувство — размышлению, идеал — реальности. Ареной неприкрытой и жестокой борьбы становятся и мироздание в целом, и современное общество, и отдельная человеческая личность. Согласно религиозной традиции вера безусловна и абсолютна.

Авторитарное мышление чуждо разъедающего скепсиса, оно не допускает сомнения. Сомнение означает неустойчивость веры, оно критично, оно инструмент познания. Если человек верит, он не сомневается; если он сомневается, он уже не вполне верит.

Мироощущение Лермонтова включает оба момента — поэт верит и сомневается, он хочет сбросить бремя познанья и вынужден его влачить, он чувствует полноту веры и опустошенность безверия. Поскольку все эти желания абсолютны, максимальны, то на одном полюсе возникает чистая лирика светлой и безмятежной духовности, а на другом — гордое, мятежное отрицание. В лирике эта трагическая коллизия выражается в противоречии между напряженностью стиховой интонации и чистой эмоциональностью, «музыкальностью» стиха.

«Музыкальность» проявляется в мелодическом строении — в чередовании вопросов и восклицаний, в сочетании разных размеров, в соседстве длинных строк с короткими, а напряженность интонации — в принципиальной выделенное эмоционально значимого слова, резкого по своей стилистической, окраске. Неразрешимость трагической коллизии побуждает Лермонтова к прямым и открытым антитезам, к совмещению высокого, одического стиха с элегическим и романсным, к поискам «сладкой» звукописи и патетических словесных форм. Все это ведет к решительной перестройке традиционных лирических жанров. Единство столь противоречивых стилевых тенденций достигается единством мироощущения, принадлежащим поэту и находящим выражение в образе его лирического героя. Для него предельно сближены макро — и микрокосм. Человек равен богу, и поэтому свободно и непринужденно сын земли и праха может соотноситься с творцом вселенной, бросать ему вызов, говорить с ним на «ты».

Мир несовершенен, но если его создал бог, то в несовершенстве виноват прежде всего он сам. Отсюда проистекает идея богоборчества, достигающая у Лермонтова уже в ранней лирике полноты и бескомпромиссности. Она выступает оборотной стороной исключительно сильной веры в возможность лучшего мира. Богоборческие настроения нашли непосредственное выражение в таких стихотворениях, как «Ночь. I» и «Ночь. II», «Смерть», «Посреди небесных тел» и особенно «Благодарность». Богоборчество, по сути своей, далеко от научной антирелигиозности. Главное его содержание составляют отчаяние и беспощадная ирония, но сама идея бога, в сущности, нисколько не отрицается. Сомнению подвергается не бытие бога как устроителя вселенной, а вера в его просветленный разум. Научное воззрение отрицает, напротив, идею бога, некое сверхличное, сверхчеловеческое начало. Богоборчество идею бога принимает, от нее отталкивается,- иначе самая борьба с богом была бы бессмысленна и нелогична. Богоборческие настроения могут возвышаться до полного безверия, но всегда представляют некий краткий миг решительного отчаяния, ибо рядом с ними уживаются и спорят другие.

В «Благодарности» (1840), например, отсветом, фоном богоборческих настроений является мысль о традиционной справедливости деяний творца, точно так же, как в «Молитве» («Я, матерь божия, ныне с молитвою…») таким фоном служит потрясающая ущербность «мира холодного». Вне мыслимых антитез оба стихотворения не могут быть правильно поняты. Сама форма «благодарности» иронически переосмыслена, спародирована. «Благодарность» начинается строкой, напоминающей страстную и проникновенную молитву верующего человека, еще ничем не предвещающую горькое содержание:

За все, за все тебя благодарю я…

Но дальше следует разъяснение, резко меняющее тему и смысл. Подчеркнутое нагнетание напряженных, внутренне противоречивых формул («горечь слез», «отрава поцелуя», «клевета друзей», «жар души, растраченный в пустыне») символизирует предельное отчаяние и беспредельный скепсис сомневающегося человека. Лермонтов выбирает снова с резкой и противоположной стилистической окраской. Оксюморонность сочетаний, несовместимость, скажем, «поцелуя» и «отравы» в обычном, естественном представлении бросает свет на алогичность мира. Тем самым вместо разумно устроенного мира бог создал мир алогичный, неразумный, неестественный, чуждый своим предначертаниям и тому представлению, которое сложилось в душе человека, страстно желавшего ему верить. Вот эта-то алогичность мира, несовместимая с искренней верой, образует трагический конфликт стихотворения, в котором уже сама личность выступает носителем высших духовных ценностей и бросает богу беспощадные обвинения. Все стихотворение становится грозной инвективой, полной иронии и сарказма. Конфликт между богом и человеком усугубляется еще и тем, что обычно человек просил у бога дарования жизни или продления ее. По религиозным представлениям просить смерти — значит роптать на бога и тяжко грешить. В последних строках «Благодарности» Лермонтов совершает этот грех:

Устрой лишь так, чтобы тебя отныне Недолго я еще благодарил.

Нельзя не заметить, что высокая, избранная душа «кощунствует» из желания добра — она отказывается ценой смерти от преступного и порочного мира, созданного творцом, просит прекратить жизнь — святое святых для романтика, рвет с неправедным миром. Желание смерти — опять-таки оборотная сторона прекрасной, гармоничной жизни. Оттого так горько и вместе издевательски звучит слово «устрой», выражающее пренебрежительное, брезгливое отношение поэта к уже устроенному миру.