В своем романе «Преступление наказание» Федор Михайлович Достоевский поднимает проблему вседозволенности, возвышения одного человека над другим, «наполеонизма». Он показывает, как эта, казалось бы, довольно логичная и хорошо выстроенная теория разбивается на практике, принося мучения, страдания и в конце концов, раскаяние главному герою романа. Впервые идея вседозволенности появляется у Достоевского на страницах романа «Двойник», и она же раскрывается более глубоко в «Преступлении и наказании». в обоих произведениях показано крушение этой теории.
Что же, собственно, представляет из себя эта теория? По замыслам Раскольникова, есть люди, которым дозволено все. Люди, стоящие выше общества, толпы. Люди, которым дозволено даже убить.
И вот Раскольников решает переступить черту, которая отделяет этих «великих» людей от толпы. Этой чертой становится убийство, убийство дряхлой, мелочной старушонки-ростовщицы, которой уже нечего делать на этом свете . «Все в руках человека, и все-то он мимо носу проносит единственно от одной трусости», — думает Раскольников. Однажды в трактире он в одной из бесед слышит теорию, подобную его, о том, что эту старушонку можно запросто убить и все за это только спасибо скажут. Но в ответ на вопрос: «Убьешь ты сам старуху или нет?» другой говорящий отвечает: «Разумеется нет». Трусость ли это?
Для Раскольникова — видимо, да. Но на самом деле… Мне кажется, что это элементарные человеческие нравственные и моральные нормы. «Не убий» — гласит одна из заповедей.
Вот через что переступает Раскольников, и именно за это преступление последует наказание. Два слова, вынесенные в наказание этого сочинения — «самооправдание» и «самообман» все отчетливее сливаются для Раскольникова по ходу действия романа. Рассказывая о своей статье, опубликованной в одном из журналов, в которой Раскольников выдвигает свою теорию вседозволенности сначала Порфирию Петровичу, затем Сонечке, когда они уже узнают, что именно он совершил убийство, Раскольников как бы пытается самооправдаться.
Но эта теория была бы даже интересна и занимательна, если бы он не перешел к ее практическому осуществлению. Ведь если Раскольников оправдывает свое преступление тем, что старуха-ростовщица приносила только вред людям, что никому она не нужна и жизни она не достойна, то как быть с убийством Лизаветы, ни в чем неповинной, которая просто оказалась на пути осуществления «гениального» плана Раскольникова? Тут-то эта теория и дает первую брешь, во время практического исполнения. Именно это губит Раскольникова, и по-другому быть, как мне кажется, не могло.
Убийство Лизаветы заставляет задуматься над тем, а так ли хороша теория? Ведь если случайность, вкравшаяся в нее, может привести к столь трагическим последствиям, то, может быть, корень зла таится в самой этой идее? Не может зло, пусть даже по отношению к бесполезной старухе, быть положено в основу благодеяния.
Наказание за содеянное оказывается не менее страшным, чем само преступление, — что может быть страшнее страданий и мучений человека, осознавшего свою вину и, к концу повествования, полностью раскаявшегося? И успокоение Раскольников находит только в вере, вере в Бога, вере, которую он заменял теорией «сверхчеловека». Проблемы, поставленные Достоевским, остры и актуальны в наше время нисколько не меньше, а может даже, и больше.
Основной его идеей, как мне кажется, является то, что общество, построенное на сиюминутной выгоде, на делении людей на «нужных» и «ненужных», общество, в котором люди привыкают к страшнейшему из грехов — убийству, не может быть нравственным, и никогда люди не будут чувствовать себя счастливыми в таком обществе.