Сочинение Мотивы личные и земные в лирике Лермонтова

-1 Таков пат рок, таков закон: Но в дальнейшем Лермонтов уточняет свою мысль. Если для Баратынского рок определил природу человека, обрек его на двойственность, и человек уже потому двойствен, что он человек, то у Лермонтова рок и закон отнюдь не выступают вечными и неизменными. Человечество само виновато в своей двойственности и противоречивости, потому что оно изменило своей изначальной светлой и чистой природе, идее вечности и бесконечности жизни. Вот почему «райское блаженство» возможно — к будущим поколениям «станут: слетаться ангелы». Следовательно, причина заключена не в извечной двойственности человека, не в его природе, какова бы сейчас она ни была, а в самом обществе, и человек наказан жестокой пыткой «За целые века Злодейств, кипевших под луной».

Перенесение вины на общество, на смутные, пока еще не ясные для самого поэта социальные причины выделяет Лермонтова из круга романтических поэтов и создает предпосылки для исторического, а не абстрактно-метафизического понимания противоречий в человеке и его судьбе.

В ранней лирике оба мотива — и философско-метафизический, и философско-социальный — мирно уживаются, но Лермонтов постоянно вносит социальную поправку в сложные метафизические споры своего времени. Лермонтовский герой готов броситься «из битвы» навстречу звукам, несмотря на то, что их «значенье темно иль ничтожно» Есть речи — значенье: «, 1840. Но здесь выявляется еще одна грань лермонтовского идеала — звуки потеряли свое значение, свой смысл, но они напоминают о своем идеальном живом содержании понимающей, избранной душе, сохранившей первоначальную свежесть восприятия, естественной и простой, как сама природа. Звуки тоже естественны, не тронуты рациональной изощренностью.

Естественно лить слезы при разлуке, естественно испытывать трепет при свидании, а в звуках заключено это простое и мудрое человеческое чувство, сильное своей непосредственностью. Вот почему и избранная душа, содержащая в себе столь же простые ценности, мгновенно, не раздумывая, не размышляя, бросается им навстречу: Теперь я вижу: пышный свет Однако в том, что герой не знает «значенья» и смысла «песни святой», а ощущает их только через звук, заключено исконное противоречие человеческой природы между чувством и мыслью.

Правда, юный Лермонтов искренне верит в достижимость счастья в будущем: По мысли Лермонтова, естественные явления — образы природы, младенческая чистота чувств ребенка, бескорыстие человеческих отношений, выступающее прежде всего в любви и дружбе,- обладают неоспоримым преимуществом перед «речами», «значенье» которых «темно иль ничтожно». Они предстают перед человеком в своей идеальной и материальной сущности как отсвет небесного огня и как живые, видимые, чувственные движения. Душа, отделенная от плоти, теряет полноту ощущений.

Вот почему не смерть сама по себе, а сомнение в возможном достижении полноты счастья за пределами земной жизни вызывает скорбные ноты в лирике и порождает неудовлетворенность небом и землей.

Для Лермонтова страшна не сама по себе смерть, а уничтожение личности, полное забвение и совершенное исчезновение особого индивидуального мира, равного всему видимому и мыслимому царству. Романтик решительно не удовлетворен перспективой распадения души и тела. Возможно ли ощущение блаженства только дутой и может ли оно доставить всю полноту счастья? В этом для Лермонтова заключен один из главных вопросов бытия.

Поэт склонен ответить на пего отрицательно.

Не кончив молитвы, Максималистский идеал совершенного блаженства, безусловного и абсолютного счастья мыслится Лермонтовым возможным в некоей особой самостоятельной действительности, одинаково похожей и на рай, и на землю. В. Ф. Асмус тонко подметил, что постулируемая Лермонтовым идеальная действительность — не рай и не земля, а срединная область между раем и землей, свободная от земного несовершенства, но содержащая видимый, зримый, явленный образ идеала. Человек, по мысли Лермонтова, не может жить в раю — там обиталище ангелов и бога, от которых к нам доносятся только звуки. Счастье человека не может быть достигнуто ценой его смерти.

Конечность жизни отдельного человеческого существа, состоящего из души и плоти, не позволяет ему добиваться рая. И Лермонтов стремится примирить небо с землей, душу с телом, ибо только так человек обретает гармоническую цельность и воплощает собой идею вечности и бесконечности жизни. И брошусь из битвы Мы сгибнем, наш сотрется след, В лирике Лермонтова постоянно противодействуют мотивы сверхличные и земные. То поэт хочет преодолеть свою земную природу, то ему необычайно дорого его земное существование.

Эти колебания не завершаются победой ни того, ни другого, а образуют коренное противоречие сознания юного романтика.

Так, в стихотворении «Небо и звезды» 1831 господствует чистая эмоциональная стихия, находящая выражение в извилистом и сложном мелодическом и ритмическом рисунке стиха. Поэт стремится к небу и звездам «Только их место занять бы хотел», но он всего лишь человек «Звезды и небо!-а я человек!». Двойственность человеческой натуры у Лермонтова то изначально задана, то порождена несовершенством реального мира.

Лермонтов не ограничивается метафизикой и, в отличие от шеллингианцев, не склонен объяснять недостижимость счастья одними противоречиями человеческой природы. Причиной извечной двойственности человеческой природы все чаще выступает несовершенство земного мира. Подобные мотивы имеются уже в ранней лирике.

В стихотворении «Отрывок» «На жизнь надеяться страшась: » первоначально выдвигается обычная для романтиков мотивировка: Не для людей был сотворен.

Напротив, в стихотворении «Земля и небо» 1830- 1831 преобладает рассудочность и отдается предпочтение земному началу. Романтик мечется между бесконечностью души и конечностью плоти, желая безусловности и вечности чувственных наслаждений, получаемых от красоты природы, любви, дружбы, созерцания величественной гармонии мироздания. Но смертный предел, положенный человеческой жизни, грозит отнять у него эти наслаждения. Наш прах лишь землю умягчит «Отрывок», 1830,