Сочинение на основе биографии Александра Исаевича Солженицына

В судьбе Александра Исаевича Солженицына события, обычные для судеб миллионов его сограждан, сплелись с событиями редкими и даже исключительными. Будущий писатель родился в Кисловодске. Его отец, родом крестьянин, участник Первой мировой, не дожил полугода до рождения сына. Мать Солженицына происходила из богатой кубанской семьи и была хорошо образованна, но это только мешало ей, вынужденной растить сына одной, получать стабильную работу: «Ее подвергали чистке, это значит — увольняли с ограниченными правами на будущее». Александр был искренним пионером и комсомольцем, и все же лет до шести, пока не закрылась церковь в Ростове-на-Дону, где прошло его детство, он, как завороженный, посещал службы.

После школы была параллельная учеба на физико-математическом факультете Ростовского университета и (заочно) в знаменитом МИФЛИ, участие в Великой Отечественной войне с осени 1941-го до февраля 1945 г. Артиллерист Солженицын, получивший орден за взятие Орла и проявивший личный героизм в боевых операциях в Восточной Пруссии, в феврале 1945 г. был арестован за непочтительное упоминание Ленина и Сталина в письмах к другу, повидал Лубянскую и Бутырскую тюрьмы, осужден по статье 58, сидел в лагерях Нового Иерусалима, Москвы, Экибастуза. В 1952 г. у Солженицына обнаружили рак, от которого он как будто выздоравливает. Через год его освобождают и переводят на вечное ссыльнопоселение в аул Кок-Терек (Казахстан). Но опухоль все-таки дает метастазы, и Солженицыну разрешают выехать на лечение в Ташкент. В 1956 г. Солженицын реабилитирован. Он едет в Москву, в Ростов, затем устраивается в Рязани и работает учителем физики в школе, по ночам тайно сочиняя свой первый роман…

Между датой написания произведений Солженицына и датой их выхода в свет обычно проходило много времени. Дело здесь не только в том, что время воссоединения официально признанной литературы с самиздатом и время «возвращения» к читателю неопубликованных рукописей пришлось только на конец 1980-х годов, но и в том, что Солженицын часто сам затягивал публикацию книги, ожидая момента, когда она вызовет максимальный общественный резонанс. Литературная деятельность Солженицына была строго конспиративной. Он привык к бисерному почерку своих рукописей, к единственным машинописным их экземплярам. В дальнейшем Солженицыну повезло с публикациями в журнале «Новый мир», тогдашнем средоточии свободной мысли в литературе, прославившем его имя; ему посчастливилось общаться с А. Т. Твардовским. Его ожидали долгая дружба с великим музыкантом М. Ростроповичем, изгнание из страны, жизнь в США в штате Вермонт, шумная слава на рубеже 1980 — 1990-х годов и, наконец, долгожданное возвращение в родную страну.

Вернувшись, писатель выступал по радио и телевидению. На страницах «Литературной газеты» отнюдь не странно было видеть программу «Как нам обустроить Россию» (1990) — писатели уходили в политику. Но вот прошло десятилетие, и средства массовой информации уже давно не уделяют Солженицыну большого внимания. Та же «Литературная газета» спрашивает: «Насколько правомерно с нашей стороны ожидать от него ответов на все вопросы?» Судьба Солженицына стала материалом для многих его произведений и отразилась в судьбах его персонажей: Глеба Нержина («В круге первом»), Ивана Денисовича Шухова («Один день Ивана Денисовича»), Немова («Олень и шалашовка»), Олега Костоглотова («Раковый корпус»), Игнатьича («Матренин двор»). И все же масштаб писателя определяется созданными им картинами народной жизни. С. П. Залыгин говорил о Солженицыне: «Вот он — этот народ! ГУЛАГ с Иваном, Матренина изба с тараканами, квартира советского дипломата, «золотое» КБ…»

На историческом портрете эпохи, данном Солженицыным, многие персонажи — реальные лица. Здесь и царь Николай Второй, и Столыпин; здесь и Рубин (правозащитник Лев Копелев); здесь и простая крестьянка Матрена Захарова, у которой учитель Солженицын

Снимал комнату и которая погибла под колесами поезда… В его книгах эти неравнозначные фигуры становятся художественно равноценными. Обладая прекрасной памятью и к тому же привычкой вести записные книжки, писатель собирает обширный материал, художественно выстраивает его вокруг «узлов» сюжета и стремится отобразить время адекватно восприятию читателя, так, чтобы изображаемое ожило.

Искал такие слова Солженицын не только в живой народной речи. «Ощущение глубины и широты русского языка, которые я предчувствовал, но был лишен их по своему южному рождению, городской юности, — и которые, как я все острее понимал, мы все незаслуженно отбросили по поспешности нашего века, по небрежности словоупотребления и по холостящему советскому обычаю», долгое время действительно было лишь ощущением, предчувствием. Внимательное отношение Солженицына к языковым средствам, помимо взыскательности к языку собственных произведений, простирается и на язык А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Ф. И. Тютчева, И. С. Тургенева, Е. И. Замятина и др. На протяжении двух десятилетий отбиравшаяся писателем из их произведений и из словаря Даля лексика вошла в составленный им «Русский словарь языкового расширения» (1995).

«Тут подобраны слова, никак не заслуживающие преждевременной смерти, еще вполне гибкие, таящие в себе богатое движение — а между тем почти целиком заброшенные, существующие близко рядом с границей нашего изношенного узкого употребления, — область желанного и осуществимого языкового расширения»,

— пишет Солженицын в предисловии к словарю. Вот некоторые из этих слов: ахтителъный, неумиримый (Е. И. Замятин), ворчба (В. И. Белов), взвынь, набежники (В. Г. Распутин), старогодняя, ущитить (Д. Н. Мамин-Сибиряк), фразисто (И. С. Тургенев), ясносиятельный (А. Н. Островский), кривосудство, недоброслужащий (Н. С. Лесков), ветрен (А. С. Пушкин)…

Для человека, любящего такие слова, было естественно назвать свою нобелевскую историю «Нобелианой» или давать своим книгам названия по пословицам: «Бодался теленок с дубом» (подразумевая ее вторую часть, что доказывают строки: «… Дуб не упал, но как будто отогнулся? но как будто малость подался? А у теленка — лоб цел, и даже рожки»), «Угодило зернышко промеж двух жерновов»

Время еще не «распределило » писателей XX в. «по степени величия» и не «записало» окончательно в «классики» иных из них. Впрочем, не исключено, что слова К. И. Чуковского, сказанные им Солженицыну в 1965 г.: «Не понимаю, о чем Вам беспокоиться, когда Вы уже поставили себя на второе место после Толстого», — окажутся пророческими.