Стилистика стихотворений Тютчева

То, что мы условно называли «долгим, удлиненным» словом, — характерная черта стилистики Ф. И. Тютчева. О ее осознанности свидетельствует не только употребление естественных многосложных слов, но и «искусственно» многосложных. У Тютчева часто случаи «словосложения», употребления сложносоставных слов:

И все для сердца и для глаз Так было холодно и бесцветно, Так было грустно-безответно, Но чья-то песнь вдруг раздалась… Усыпительно-безмолвны, как блестят в тиши золотистые их волны, убеленные луной; И спящий град, безлюдно-величавый, Наполнена своей безмолвной славой… И сквозь глянец их суровый Вечер пасмурно багровый Светит радужным лучом… И в чистом пламенном эфире душе так родственно-легко…

Тютчев не только использует в своем поэтическом языке длинные, величественные по звучанию слова, но часто сам творил их. Все призраки возвышенного имеет не только поэтическая лексика, но и синтаксис Тютчева. По своим преобладающим формам этого синтаксис своеобразного внутреннего диалога, с его вопросами и ответами, с его обращениями к отсутствующему собеседнику, неожиданными поворотами и эмоциональными реакциями и взрывами:

Молчи, прошу, не смей меня будить. Не их вина: пойми Коль можешь, органа жизнь глухонемой! Увы, души в нем не встревожишь И голос матери самой! Слезы людские, о слезы людские, Льетесь вы ранней и поздней порой… Льетесь безвестные, льетесь незримые, Неистощимые, неисчислимые, Льетесь, как льются струи дождевые В осень глухую, порою ночной.

Анафора, повторение одних и тех же слов в начале строки и в одной и той же строке увеличивают напряжение внутренней мысли, помогают постичь трагизм чувства поэта. У Тютчева не совсем обычный внутренний диалог — и соответственно необычен синтаксис его диалогических стихотворений. Это не столько разговоры с предполагаемым собеседником, сколько с самим собой. Это разговор — размышление. И это синтаксис размышляющей речи — в муках и постоянном борении размышляющей. Диалог Тютчева часто производит впечатление нелегкого — и по содержанию, и по формальным, грамматическим признакам.

Былое — было ли когда? Что ныне — будет ли всегда?… Пройдет оно, как все прошло, И капет в темное жерло За годом год. За годом год, за веком век… Что ж негодует человек, Сей злак земной!.. Он быстро, быстро вянет — так, Но с новым летом новый злак И лист иной…

Синтаксис подобных конструкций Тютчева представляет собой разговорно — утяжеленную форму, его фиксирует и поворот фразы, и резкий и значительный поворот мысли. Такие конструкции позволяют почти физически ощутить процесс поэтической речи и поэтического раздумья — трудного, высокого, страстного. Тютчев не боится речевой дисгармонии — он подчиняет ее своим художественным целям. Он прибегает к интонационным перебивам и диссонансам, чтобы придать драматизм и стиховой фразе, и заключенной в ней мысли. Синтаксические конструкции и обороты у Тютчева могут быть и «утяжеленными» и «легкими», но они во всех случаях производят впечатление естественных. Ход авторской мысли и речи, ее построение кажутся безыскусственным и точно «неподготовленным», случайным. Эта безыскусственность и кажущаяся неподготовленность речевого строя особенно бросаются в глаза в некоторых необычных началах:

И бунтует и клокочет, Хлещет, свищет и ревет… Эти бедные селенья, Эта скудная природа… Нет, моего к тебе пристрастья Я скрыть не в силах, мать — Земля…

Подобные начала, как заметил Ю. Тынянов, придают характер обрывочности, фрагментарности тютчевским стихам. В сущности, поэтическая речь Тютчева строится вся на внутренних кульминациях. Поэт говорит только о самом главном, минуя обязательные зачины, словесные «мостики» и связи. Читая стихи Тютчева, мы вновь и вновь поражаемся неисчерпаемому богатству русского языка. Взыскательное отношение к стихотворному мастерству отличает Тютчева. Несмотря на то, что поэт «не писал, а лишь записывал свои стихи». Он не раз возвращался к записанному, отчеканивал то, что как бы невольно сорвалось с его пера, добиваясь предельной ясности и четкости стиха. Благоговейному отношению к поэтическому слову учат нас стихи Тютчева. «Он не шутит с музой», — говорил Лев Николаевич Толстой.