Стихотворения Маяковского

Антология русской поэзии

I

Любит? не любит? Я руки ломаю и пальцы разбрасываю разломавши так рвут загадав и пускают по маю венчики встречных ромашек Пускай седины обнаруживает стрижка и бритье Пусть серебро годов вызванивает уймою надеюсь верую вовеки не придет ко мне позорное благоразумие

II

Уже второй должно быть ты легла А может быть и у тебя такое Я не спешу и молниями телеграмм мне незачем тебя будить и беспокоить

III

Море уходит вспять море уходит спать Как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете И не к чему перечень взаимных болей бед и обид.

IV

Уже второй должно быть ты легла В ночи Млечпуть серебряной Окою Я не спешу и молниями телеграмм Мне незачем тебя будить и беспокоить как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете и не к чему перечень взаимных болей бед и обид Ты посмотри какая в мире тишь Ночь обложила небо звездной данью в такие вот часы встаешь и говоришь векам истории и мирозданью

Печатается без знаков препинания, как в записной книжке Маяковского

Владимир Маяковский. ГЕЙНЕОБРАЗНОЕ

Молнию метнула глазами: «Я видела — с тобой другая. Ты самый низкий, ты подлый самый…» — И пошла, и пошла, и пошла, ругая. Я ученый малый, милая, громыханья оставьте ваши, Если молния меня не убила — то гром мне, ей-богу, не страшен.

Владимир Маяковский. ЛЮБЛЮ

Обыкновенно так

Любовь любому рожденному дадена,- но между служб, доходов и прочего со дня на день очерствевает сердечная почва. На сердце тело надето, на тело — рубаха. Но и этого мало! Один — идиот!- манжеты наделал и груди стал заливать крахмалом.

Под старость спохватятся. Женщина мажется. Мужчина по Мюллеру мельницей машется. Но поздно.

Морщинами множится кожица. Любовь поцветет, поцветет — и скукожится.

Мальчишкой

Я в меру любовью был одаренный. Но с детства людье трудами муштровано. А я — убег на берег Риона и шлялся, ни черта не делая ровно. Сердилась мама: Мальчишка паршивый! Грозился папаша поясом выстегать.

А я, разживясь трехрублевкой фальшивой, играл с солдатьем под забором в три листика . Без груза рубах, без башмачного груза жарился в кутаисском зное. Вворачивал солнцу то спину, то пузо — пока под ложечкой не заноет. Дивилось солнце: Чуть виден весь-то! А тоже — с сердечком. Старается малым!

Откуда в этом в аршине место — и мне, и реке, и стоверстым скалам?!

Юношей

Юношеству занятий масса. Грамматикам учим дурней и дур мы. Меня ж из 5-го вышибли класса.

Пошли швырять в московские тюрьмы. В вашем квартирном маленьком мирике для спален растут кучерявые лирики. Что выищешь в этих болоночьих лириках?! Меня вот любить учили в Бутырках. Что мне тоска о Булонском лесе?!

Что мне вздох от видов на море?! Я вот в Бюро похоронных процессий влюбился в глазок 103 камеры. Глядят ежедневное солнце, зазнаются.

Чего, мол, стоют лученышки эти? А я за стенного за желтого зайца отдал тогда бы — все на свете.

Мой университет

Французский знаете. Делите. Множите.

Склоняете чудно. Ну и склоняйте! Скажите — а с домом спеться можете? Язык трамвайский вы понимаете? Птенец человечий чуть только вывелся — за книжки рукой, за тетрадные дести.

А я обучался азбуке с вывесок, листая страницы железа и жести. Землю возьмут, обкорнав, ободрав ее,- учат. И вся она — с крохотный глобус. А я боками учил географию,- недаром же наземь ночевкой хлопаюсь! Мутят Иловайских больные вопросы: — Была ль рыжа борода Барбароссы?- Пускай!

Не копаюсь в пропыленном вздоре я — любая в Москве мне известна история! Берут Добролюбова ,- фамилья ж против, скулит родовая. Я жирных с детства привык ненавидеть, всегда себя за обед продавая.

Научатся, сядут — чтоб нравиться даме, мыслишки звякают лбенками медненькими. А я говорил с одними домами. Одни водокачки мне собеседниками.

Окном слуховым внимательно слушая, ловили крыши — что брошу в уши я. А после о ночи и друг о друге трещали, язык ворочая — флюгер.

Взрослое

У взрослых дела. В рублях карманы. Любить? Пожалуйста! Рубликов за сто.

А я, бездомный, ручища в рваный в карман засунул и шлялся, глазастый. Ночь. Надеваете лучшее платье.

Душой отдыхаете на женах, на вдовах. Меня Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых. В сердца, в часишки любовницы тикают. В восторге партнеры любовного ложа.

Столиц сердцебиение дикое ловил я, Страстною площадью лежа. Враспашку — сердце почти что снаружи — себя открываю и солнцу и луже. Входите страстями! Любовями влазьте!

Отныне я сердцем править не властен. У прочих знаю сердца Дом я. Оно в груди — любому известно! На мне ж с ума сошла анатомия. Сплошное сердце — гудит повсеместно. О, сколько их, одних только весен, за 20 лет в распаленного ввалено!

Их груз нерастраченный — просто несносен. Несносен не так, для стиха, а буквально.

Что вышло

Больше чем можно, больше чем надо — будто поэтовым бредом во сне навис — комок сердечный разросся громадой: громада любовь, громада ненависть. Под ношей ноги шагали шатко — ты знаешь, я же ладно слажен,- и все же тащусь сердечным придатком, плеч подгибая косую сажень. Взбухаю стихов молоком — и не вылиться — некуда, кажется — полнится заново.

Я вытомлен лирикой — мира кормилица, гипербола праобраза Мопассанова.

Зову

Поднял силачом, понес акробатом. Как избирателей сзывают на митинг, как села в пожар созывают набатом — я звал: А вот оно! Вот! Возьмите!

Когда такая махина ахала — не глядя, пылью, грязью, сугробом,- дамье от меня ракетой шарахалось: Нам чтобы поменьше, нам вроде танго бы… Нести не могу — и несу мою ношу. Хочу ее бросить — и знаю, не брошу!

Распора не сдержат ребровы дуги. Грудная клетка трещала с натуги.

Ты

Пришла — деловито, за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть — как девочка мячиком. И каждая — чудо будто видится — где дама вкопалась, а где девица.

Такого любить? Да этакий ринется! Должно, укротительница. Должно, из зверинца! А я ликую.

Нет его — ига! От радости себя не помня, скакал, индейцем свадебным прыгал, так было весело, было легко мне.

Невозможно

Один не смогу — не снесу рояля . А если не шкаф, не рояль, то я ли сердце снес бы, обратно взяв. Банкиры знают: Богаты без края мы.

Карманов не хватит — кладем в несгораемый . Любовь в тебя — богатством в железо — запрятал, хожу и радуюсь Крезом. И разве, если захочется очень, улыбку возьму, пол-улыбки и мельче, с другими кутя, протрачу в полночи рублей пятнадцать лирической мелочи.

Так и со мной

Флоты — и то стекаются в гавани. Поезд — и то к вокзалу гонит. Ну а меня к тебе и подавней — я же люблю!- тянет и клонит. Скупой спускается пушкинский рыцарь подвалом своим любоваться и рыться.

Так я к тебе возвращаюсь, любимая. Мое это сердце, любуюсь моим я. Домой возвращаетесь радостно. Грязь вы с себя соскребаете, бреясь и моясь.

Так я к тебе возвращаюсь,- разве, к тебе идя, не иду домой я?! Земных принимает земное лоно. К конечной мы возвращаемся цели.

Так я к тебе тянусь неуклонно, еле расстались, развиделись еле.

Вывод

Не смоют любовь ни ссоры, ни версты. Продумана, выверена, проверена. Подъемля торжественно стих строкоперстый, клянусь — люблю неизменно и верно!

Владимир Маяковский. ЛЮБОВЬ

Мир опять цветами оброс, у мира весенний вид. И вновь встает нерешенный вопрос — о женщинах и о любви. Мы любим парад, нарядную песню. Говорим красиво, выходя на митинг. На часто под этим покрытой плесенью, старенький-старенький бытик.

Поет на собранье: «Вперед, товарищи…» А дома, забыв об арии сольной, орет на жену, что щи не в наваре и что огурцы плоховато просолены. Живет с другой — киоск в ширину, бельем — шантанная дива. Но тонким чулком попрекает жену: — Компрометируешь пред коллективом.- То лезут к любой, была бы с ногами.

Пять баб переменит в течении суток. У нас, мол, свобода, а не моногамия. Долой мещанство и предрассудок! С цветка на цветок молодым стрекозлом порхает, летает и мечется. Одно ему в мире кажется злом — это алиментщица.

Он рад умереть, экономя треть, три года судиться рад: и я, мол, не я, и она не моя, и я вообще кастрат. А любят, так будь монашенкой верной — тиранит ревностью всякий пустяк и мерит любовь на калибр револьверный, неверной в затылок пулю пустя. Четвертый — герой десятка сражений, а так, что любо-дорого, бежит в перепуге от туфли жениной, простой туфли Мосторга. А другой стрелу любви иначе метит, путает — ребенок этакий — уловленье любимой в романтические сети с повышеньем подчиненной по тарифной сетке.

По женской линии тоже вам не райские скинии. Простенького паренька подцепила барынька. Он работать, а ее не удержать никак — бегает за клешем каждого бульварника. Что ж, сиди и в плаче Нилом нилься. Ишь! — Жених! — Для кого ж я, милые, женился?

Для себя — или для них? — У родителей и Дети этакого сорта: — Что родители? И мы не хуже, мол! — Занимаются любовью в виде спорта, не успев вписаться в комсомол. И дальше, к деревне, быт без движеньица — живут, как и раньше, из года в год. Вот так же замуж выходят и женятся, как покупают рабочий скот. Если будет длиться так за годом годик, то, скажу вам прямо, не сумеет разобрать и брачный кодекс, где отец и дочь, который сын и Мама.

Я не за семью. В огне и дыме синем выгори и этого старья кусок, где шипели матери-гусыни и детей стерег отец-гусак! Нет.

Но мы живем коммуной плотно, в общежитиях грязнеет кожа тел. Надо голос подымать за чистоплотность отношений наших и любовных дел. Не отвиливай — мол, я не венчан. Нас не поп скрепляет тарабарящий.

Надо обвязать и жизнь мужчин и женщин словом, нас объединяющим: «Товарищи».

Скрипка и немножко нервно

Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски, что барабан не выдержал: «Хорошо, хорошо, хорошо!» А сам устал, не дослушал скрипкиной речи, шмыгнул на горящий Кузнецкий и ушел. Оркестр чужо смотрел, как выплакивалась скрипка без слов, без такта, и только где-то глупая тарелка вылязгивала: «Что это?» «Как это?» А когда геликон — меднорожий, потный, крикнул: «Дура, плакса, вытри!» — я встал, шатаясь полез через ноты, сгибающиеся под ужасом пюпитры, зачем-то крикнул: «Боже!», Бросился на деревянную шею: «Знаете что, скрипка? Мы ужасно похожи: я вот тоже ору — а доказать ничего не умею!» Музыканты смеются: «Влип как! Пришел к деревянной невесте! Голова!» А мне — наплевать!

Я — хороший. «Знаете что, скрипка? Давайте — будем жить вместе! А?»