Толкование образа и судьбы Йозефа К. в романе Кафки

Йозеф К. наказывается за неспособность к любви, за безразлично-корректный образ жизни и за холодность сердца, или может он наказывает себя сам, выносит приговор и приводит его в исполнение. Таинственный суд, о котором он часто судит столь пренебрежительно, но который все же признает, — это его совесть, перед судом которой он недоволен своей жизнью, поверхносностью, вялостью, безучастностью своего земного существования.

Конечно, «открытость» кафковской поэтики, как правило, провоцирует множественность трактовок. Нам кажется, что такое сужение диапазона замысла романа, сведение его глобального смысла просто к теме искупления личной вины героя за «холодность сердца», не выдерживает критики.

Йозеф К. типичный герой Кафки, так как он из тех, кто «призван» историей быть показательной жертвой как раз в силу своей личной невиновности. Этот процесс над героем, как мы отмечали выше, знак порабощения разума человека. Йозеф из тех упрямцев, которые во имя уяснения истины, жертвуют всем. Он, подающий большие карьерные надежды молодой человек, не выдерживает того испытания, которое воплощено в эфемерном феномене Суда. Его разум мечется, как сказал бы Достоевский, «взыскует» истины. Встав на этот путь, он не сходит с него до конца, хотя финал романа оказывается слишком неоднозначным.

Еще в начале, когда Йозеф, допытываясь причины начала процесса над ним, заявляет, что он не виновен, это всех раздражает. Посланные к нему в дом стражи говорят ему: «вина, как сказано в законе, сама притягивает к себе правосудие». «Не знаю я такого закона, — сказал К. — Да он и существует только у вас в голове», на что ему страж ответил: — «Вы его почувствуете на себе».

Полная безысходность в преодолении закона, ставшего палачом для людей, проходит красной нитью и в романе «Замок». Также как и Йозеф К. землемер К. проводит всю жизнь в тщетных усилиях поисков пути к Замку, средоточию Закона. Каждый раз, когда ему кажется, что он нашел дорогу к нему, он оказывается в начале пути.

По нашему мнению, судьбы героев и «Замка» и «Процесса» демонстрируют отношения человека со сверхличными, надсоциальными, трансцендентными силами. В этом и суть отчуждения. И поэтому у Кафки не может быть сатиры или юмора. Изображая судьбы маленьких людей, художники зачастую прибегали к комической, буффонадной форме. У Чехова, например, трагизм маленького человека может быть изображен в комической форме. Смех, сатира предполагает превосходство, снижает страх, открывает перспективу на будущее.

Кафка же, который «творит новый модернистский трагический сюжет», абсолютно серьезен, одержим метафизическим страхом. Конечно, его герои сильно отличаются от обычных трагических героев, которые борются, страдают во имя какой-то мечты, идеи, дерзают и гибнут, они обитатели той сконструированной символической модели мира, которая выражает общий смысл произведений Кафки. И все-таки мы считаем, что ни в «Процессе», ни в «Замке» автор не погружается в абсолютный мрак, а оставляет какой-то просвет в будущее.

Как отмечает Ю. Борев: «…сатира доказывает смертность и фактическое небытие живущего и здравствующего зла, лишенность его морального права на жизнь, уход в «царство теней» (Щедрин), в «нети» (Брехт), в небытие, а трагедия, напротив…отсутствие смерти для всего истинного» (8, 81). Т. е. сатира говорит о смерти, а трагедия говорит о жизни, о бессмертии даже гибнущего.

Йозеф К. боролся за свое право жить. Он стремился добраться туда, где сосредоточена Высшая власть, потребовать у них признать его, отвести положенное ему по статусу место землемера в Деревне. И как будто он не достигает своей цели, не попадает в Замок, хотя и положил на это всю жизнь. Но он и не становится в строй конформистов — обитателей Деревни, потерявших всякое понятие о достоинстве. В дневниках Кафки есть предполагаемый конец истории, когда он на смертном одре получает-таки бумагу, где ему позволяется как землемеру жить в Деревне.

Герой Йозеф К. также одержим своим процессом. С того момента, как ему было объявлено о начале следствия над ним, он утрачивает ко всему интерес. Будучи довольно преуспевающим чиновником, прокуристом крупного банка, он фактически оставляет службу, отдых, общение с людьми ради одной цели — добраться до суда, выяснить причину процесса. И хотя в конце романа Йозеф как будто безвольно отдается в руки убийц-исполнителей, здесь, если вдуматься, скрыт более глубокий смысл, чем просто усталое поражение героя.

Когда за ним являются двое, похожих на отставных актеров, он уже все решил и понял, только раздражает, что его поручили таким презренным типам. «Дешево же они хотят от меня отделаться… Почему это послали именно вас? — крикнул К.»

Они дошли до окраины. К. сказал — дальше я не пойду. Они пытались его сдвинуть с места. Но потом он осознал всю бессмысленность сопротивления. «Единственное, что мне остается сейчас сделать, — сказал он себе, — это сохранить до конца ясность ума и суждения. Всегда мне хотелось хватать жизнь в двадцать рук, но далеко не всегда с похвальной целью. Неужто и сейчас я покажу, что даже процесс, длившийся целый год, ничему меня не научил? Неужто я так и уйду тупым упрямцем? Неужто про меня потом скажут, что в начале процесса я стремился его окончить, а теперь, в конце, — начать сначала? Нет, не желаю, чтобы так говорили!» (85, 148).

Потом, когда его привели в каменоломню, раздели, и эти двое готовились его убить, К. внезапно понял, что должен был бы схватить нож и вонзить в себя. Но он не сделал этого. Он не смог выполнить свой долг до конца и снять с властей всю работу. Взгляд его упал на верхний этаж дома, примыкавшего к каменоломне. Там вдруг распахнулось окно, и наверху человек, который казался слабым и тонким, порывисто наклонился вперед и протянул руки. Кто это был? Друг? Просто добрый человек? Сочувствовал ли он? Хотел ли помочь? Был ли одинок? Или за ним стояли все? Может быть все хотели помочь? Может быть забыты еще какие-нибудь аргументы? Несомненно, такие аргументы существовали, и хотя логика непоколебима, но против человека, который хочет жить, и она устоять не может. Где судья, которого он ни разу не видел? Где высокий суд, куда он так и не попал?

— К. поднял руки и развел ладони. Ему глубоко вонзили нож в сердце.

— — Как собака, — сказал он так, как будто этому позору суждено было пережить его (85, 150).

Финал романа как бы разряжается эмоциональным взрывом. Это настолько не характерно для прозы Кафки — сумеречной, приглушенной, балансирующей на грани яви и видений. И вдруг беспрерывная череда вопросов, как будто перед лицом смерти К. осознает всю невозможность одиночества для человека, он ищет помощи и сочувствия. Одинокая, тонкая фигура в окне с протянутыми к нему руками, это знак его сопричастности к человеческому сообществу, и если бы раньше… все могло быть иначе. Но слишком поздно…