Трагедия Анны Каренины

«Если кто несчастен, так это я…» В процессе работы Толстой последовательно возвышал образ Анны, наделяя ее не только физической красотой, но и богатым внутренним миром, незаурядным умом, способностью к беспощадному самоанализу. Это один из сравнительно редких случаев в художественной практике Толстого, когда у героини нет противоречия между наружностью и внутренней сущностью.

Моральная чистота и нравственная Порядочность Анны, не желавшей приспосабливаться, обманывать себя и других в соответствии с «нормами» светской жизни, послужили главной причиной ее смелого решения. Она открыто уходит от нелюбимого мужа к Вронскому. Это стало причиной ее резкого конфликта с окружающей средой, которая мстит Анне именно за ее честность, независимость, пренебрежение к лицемерным устоям фальшивого в основе своей светского общества.

Вместе с тем писатель, сделавший, казалось бы, все, чтобы возбудить в читателе чувство очарования героиней романа, вовсе не воспринимает ее как идеал. Только в самом начале произведения «неудержимая радость и оживление» сияют на лице Анны. Затем ее душевное состояние отмечено совсем другими признаками: подозрительностью, озлоблением, отчаянием, ревностью. Этому соответствует и система эпитетов, применяемая Толстым: «мучительная краска стыда», «когда-то гордая, а теперь постыдная голова», счастье, оплаченное «страшною ценою стыда», и т. д.

Бунт Анны против лживой морали света оказывается бесплодным. Она становится жертвой не только своего конфликта с обществом, но и того, что есть в ней самой от этого самого общества и с чем не может примириться ее собственное нравственное чувство. Трагическое ощущение своей вины ее не оставляет. Писатель незаметно и постепенно подготавливает нас к неминуемой трагической развязке. Лицо Анны, пишет он, «блестело ярким блеском», который напоминал «страшный блеск пожара среди темной ночи».

Огонь становится символом. Любовь Анны воспринимается как ужасный пожар, выжигавший все вокруг.

Отношение писателя к Анне отличается немалой сложностью. Помните, Тургенев писал о своем Базарове: «Люблю я его или ненавижу — я и сам не знаю»? Нам кажется, что и Толстой вряд ли смог бы однозначно ответить на вопрос: относится ли он к своей героине с симпатией или антипатией?

Некоторые критики называли позицию Толстого то «прокурорской», то «адвокатской». Литературовед Э. Г. Бабаев считает, что отношение автора к Анне Карениной скорее можно назвать отцовским, чем судебным: писатель скорбел над судьбой своей героини, любил и жалел ее; если же он и сердился на нее, то так, как сердятся на близкого человека.

Согласны ли вы с таким истолкованием авторской позиции? Не спешите с ответом, подумайте, не поможет ли вам в решении этого сложного вопроса эпиграф, предпосланный роману: «Мне отмщение, и аз воздам»? Приблизительно эти слова переводятся так: за зло, причиненное мне , отплачу я сам.

Кто это говорит? Бог. Только он один может судить людей, устанавливать их вину, наказывать их.

Он — но не люди.

В одной из последующих книг, написанных уже после «Анны Карениной», Толстой скажет: «Много худого люди делают сами себе и друг другу только оттого, что слабые, грешные люди взяли на себя право наказывать других людей. «Мне отмщение, и аз воздам». Наказывает только Бог, и то через самого человека».

Нет у Бетси Тверской — да и не только у нее — морального права судить Анну. Но даже если только один Бог «воздаст» Анне, то все-таки — за что? За то, что она нарушила какие-то даже не человеческие, а Божьи законы?

В конце романа Долли Облонская оказывается в гостях у Анны . Там Долли была поражена всеобщей атмосферой ненатуральности. Ей все время казалось, что она участвует в каком-то театральном представлении.

Для Толстого существуют неизменные критерии в оценке любых явлений действительности, мыслей и поступков людей: естественность и искусственность, жизнь и игра. И то, что обстановка жизни Анны носит отпечаток искусственности, является явным сигналом тревоги.

Казалось бы, все желания Анны сбываются. И вдруг обнаруживается, что как раз в полноте осуществившихся желаний заключается какая-то непонятная ущербность, неизвестно откуда взявшаяся трещина. Не случайно Вронский, как пишет Толстой, «несмотря на полное осуществление того, что он желал так долго, не был вполне счастлив».

Нечто подобное ощущает и Анна. Она пишет книгу для детей, интересуется архитектурой, строящейся больницей, много читает. Но все это всего лишь попытка забыться — это игра, притворство, самообман.

К чему же приходит в итоге героиня романа? Разрушив одну семью , она не создала другой семьи, ибо с Вронским Анна ощущала себя только любовницей — не больше. Очень легко говорить о вине светского общества перед Анной , о вине Алексея Каренина и Алексея Вронского.

Но нет ли вины ее самой перед тем же Карениным и перед Вронским, перед маленькими Сережей и Аней?

Путь Анны — это путь потерь, а не приобретений. Толстой неумолимо приводит героиню романа к тому, что она утрачивает всех и все: мужа, сына, возлюбленного, самоуважение, надежду… С беспощадной откровенностью Анна говорит сама себе: «Ну, пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы быть счастливой. Ну?

Я получаю развод, Алексей Александрович отдаст мне Сережу, и я выхожу замуж за Вронского… Что же, Кити перестанет так смотреть на меня, как она смотрела нынче? Нет.

А Сережа перестанет спрашивать или думать о моих двух мужьях? А между мной и Вронским какое же я придумаю новое чувство? Возможно ли какое-нибудь не счастье уже, а только не мучение?

Нет и нет!» И тогда Анна делает свой выбор…

Настоящее произведение искусства всегда вызывает споры . До сих пор идет полемика о романе Толстого, о его героине. И для того чтобы дать вам отправную точку для спора, приведем высказывание Марины Цветаевой из ее книги «Мой Пушкин».

Имея в виду пушкинскую Татьяну и толстовскую Анну Каренину, Марина Цветаева писала: «Да, да, девушки, признавайтесь первые и потом слушайте отповеди, и потом выходите замуж за почетных раненых, и потом слушайте признания и не снисходите до них — и вы будете тысячу раз счастливее нашей другой героини, той, у которой от исполнения всех желаний ничего не осталось, как лечь на рельсы».