Трагедия И. Карпенко-Карого «Савва Чалый»

Вершинным произведением И. Карпенко-Карого на историческую тематику считается трагедия «Савва Чалый» (1899). Комедия образовалась в период античности («Всадники», «Птицы» Аристофана). За основу комедии взято смешное — что по Аристотелю, «определенная ошибка и уродливость, которая никому не причиняет страданий». Авторы комедии сознательно снижают своих персонажей по сравнению со средним уровнем, который существует в жизни. Не имея надлежащих положительных качеств, персонажи комедий, однако, претендуют на видные места в семье или обществе. Они стараются решать свои проблемы способами, которые не подходят в определенной ситуации. Классиками европейской комедии считаются Лопе де Вега, Кальдерон, Шекспир («Укрощение строптивой», «Много шума из ничего»), Мольер («Тартюф», «Дон Жуан»), Бомарше («Севильский цирюльник», «Женитьба Фигаро»).

Начало украинской комедии — в интермедиях и вертепных драмах ХVІІ-ХVІІІ ст. Яркие образцы комедии в отечественной литературе — «Москаль-Волшебник» И. Котляревского, «Сватанье на Гончаровке» Квитки-Основьяненко, «За двумя зайцами» М. Старицкого. Трагикомедия — синтетический драматический жанр, в котором объединяются приметные признаки трагедии и комедии: «Ревизор» Н. Гоголя, «Сто тысяч», «Хозяин», «Мартын Боруля» И. Карпенко-Карого и др.

В 1860-х годах композитор Лысенко записал на Полтавщине историческую песню «Ой, был в Сечи старый казак». В ней речь шла о историческом факте: в 1741 г. гайдамацкий предводитель Игнат Голый подверг наказанию за отступничество бывшего своего побратима Савву Чалого. Когда-то казацкий сотник Савва Чалый служил у польского магната, а потом (в 1734 г.) перешел на сторону гайдамаков. Но после поражения восстания снова «откланялся ляхам». И все же не с Саввы и не с Игната начинается песня, а с горя старого казака, сын какого стал предателем и теперь ловит по степям казаков-запорожцев. Измученный тяжелым позором, отец сам же и просит Игната подвергнуть наказанию Савву. Избежать мести Чалому не удалось — казаки подняли его «на три копья вверх».

Приговор в народной песне целиком однозначный: отступничеству нет оправданий, а Чалый, который прельстился славой и «платьями-одамашками», — «вражеский сын». Этот сюжет 1838 г. использовал Николай Костомаров, написав романтическую («байроническую») пьесу «Савва Чалый». В ней речь идет о истории предателя, наказанного мстителями. Отступничество сотника Чалого мотивируется амбициями и обидой Саввы, которого не избрали гетманом. Впрочем, писатель углубляет мотивацию: его герой находится в конфликте с миром. Савве Чалому знакома та самая «мировая скорбь», которая была характерной для байроновских отшельников. Он — неприкаянный индивидуалист, который противопоставляет себя целому миру: «Куда не пойдешь, все люди… Я не умею с ними жить. Не умею им повиноваться».

Это разногласие снимается только смертью героя. В трагедии И. Карпенко-Карого совсем другая концепция главного героя. Его Савва Чалый — яркая, но внутренне противоречивая личность. Он — предатель невольно, показанный на той границе компромисса, за которой, собственно, и начинается отступничество. Особенно интересным является психологическое изображение отношений главного героя со шляхтичем Шмигельским — самой загадочной фигурой в произведении. Его логика поведения нелегко подвергается рациональным объяснениям. Хотя сначала все выглядит так, будто Шмигельский просто выполняет приказ польского коронного гетмана во что бы то ни стало переманить Савву Чалого. Он присоединяется к гайдамакам и по-иезуитски тонко начинает играть на слабостях Саввы.

Во-первых, Чалый на чудо доверчивый, легковерный. Во-вторых, его одолевают постоянные сомнения. Гайдаматчина, считает он, может превратиться в разбойничество, поэтому ему больше по душе «бой честный», открытый, а не «партизанство».

В-третьих, Шмигельский играет и на симпатиях Чалого к барышне Зосе (хотя тот и пытается «задавить свою любовь», чтобы она не помешала главной цели — восстанию). В-четвертых, хитрый шляхтич быстро замечает «трещины» в отношениях Саввы и его побратима Игната Голого. Иван Тобилевич акцентирует на коллизии глубинных интересов двух предводителей. У них разная социальная опора: если Голый выражает настроения «голяков», простонародья, то аристократ Чалый этих «голяков» опасается. Его пугает стихийный размах восстания, от которого можно ждать чего-то другого, кроме кровавых последствий: «Все, все, все! Жадность мести у них такая большая, что сдержать ее, как сдержать воду ту, что ринулась сквозь прорванную плотину, нет у человека силы! И понесут они теперь на Украину и смуту, и пожар, и кровь прольют реками, без единой пользы для народа…».

Шмигельский — будто Рафаэль! — молниеносно подхватывает эти слова, чтобы еще сильнее раздуть сомнения Саввы Чалого, подвести его к дьявольскому решению. В сущности, он «диктует» Савве выбор: «Так будем спасать Украину от гайдамацкой руины». — «Как?» — спрашивает растерянный Чалый. И слышит в ответ, что нужно идти к Потоцкому и вместе с ним прогонять гайдамаков. Дескать, жизнь на украинских землях только начала укладываться «под господской рукой» — так зачем теперь все ломать? Это — кульминационный момент в истории отступничества Саввы Чалого. Савва окончательно капитулирует, полностью покоряясь воле Шмигельского. Хитрому шляхтичу теперь уже нет необходимости скрывать, что он — посланец коронного гетмана, который поручил ему переманить Чалого на свою сторону, «чтобы порядок дать на Украине и унять гайдамацкое движение».

Шмигельскому удается убедить Чалого, что, перейдя к Потоцкому, он не предает веру, Отчизну. Главное — угомонить гайдамаков, а потом уже можно и шляхту прогонять, веру защищать. При этом Шмигельский, будто между прочим, обещает Чалому и «извить гнездо», и «сто тысяч злотых», и шляхетство от короля. И Савва идет навстречу самообману и соблазнам. Причем первое важнее, чем второе. Савва не выглядит у И. Тобилевича как банальный предатель, который продался. Конечно, соблазны тоже сделали свое дело («Там любовь, там слава меня ждет», — размышляет «поздний» Савва). Однако сначала же был самообман!

Субъективно Савва Чалый стремится к добру для Украины, однако запутывается в своих сомнениях. Если соотнести кровавые пророчества Чалого с историей реальной Гайдаматчины, то окажется, что они имели основания. И все же — в выборе он трагически ошибся. Фатальным фактором в этой трагедии яркой личности оказалась глубинная чуждость между аристократом Чалым и теми, кого он будто бы собирался вести за собой. Это аристократическое отторжение простонародья в сознании Чалого много что определяет: он опасается бунта черни. Отсюда — иллюзорное желание спасать народ от него самого, решить все вне его.

Впрочем, И. Тобилевич сказал своим произведением и другое: трагедия Саввы Чалого — это еще и индивидуальное изображение тех трагически-кровавых разногласий самой истории, которые нередко не имеют идеально положительных развязок.