Условность как основа стилевого единства комедии «Горячее сердце»

Пьеса Островского обладает несомненным стилевым единством. Драматург ставил перед собой задачу создать народную комедию, в которой «горячее сердце» столкнулось бы с сатирически осмеянным миром зла и победило в этом столкновении. На такой характер замысла указывает ряд обстоятельств. Прежде всего — название, которое как бы ] выдвигает на первый план «положительные цели» комедии, то идеальное начало, в свете которого изображаемая жизнь предстает во всем своем не благообразии, бессмысленности и даже абсурдности. Затем то обстоятельство, что в письме Бурдину Островский пишет, как ему хочется «отделать этот поэтический сюжет как можно старательнее». Если бы драматург считал основным содержанием пьесы разоблачение самодурства в хлыновско-курослеповской линии, то едва ли назвал этот сюжет поэтическим.

Наконец, необходимо отмстить то жанровое обозначение пьесы, которое осталось и черновике: «Комедия из народного быта с хорами, песнями, плясками в пяти действиях». Исследователи полагают, что Островский снял этот подзаголовок, так как он напоминал жанровое определение пьесы А. А. Шаховского «Двумужница», упоминаемой в «Горячем сердце».

Может быть это и так, хотя сходство не слишком велико. Шаховской назвал свою пьесу «романтическая драма с принадлежащими к ней протяжными, плясовыми, хороводными, подблюдными и разбойничьими песнями, плясками, хороводными и святочными играми». Кроме того, в XIX веке в театральном репертуаре был распространен «водевиль из народного быта» — это, по-видимому, еще одна нежелательная для Островского ассоциация. Но главное, как нам кажется, заключается в том, что у Островского к тому времени большинство комедий было «из народного быта», и это никак не отражалось в определении жанра. Существенным для «Горячего сердца» было бы не указание на материал, а обозначение характера представления, того обстоятельства, что пьеса опирается на народно-поэтическую традицию. Этого оттенка смысла не было в отвергнутом определении жанра, напротив — оно вызывало иные ассоциации, поэтому, видимо, и не удовлетворило автора.

Параллель с «Грозой» возникла уже у первых зрителей и критиков пьесы, и сравнения были не в пользу «Горячего сердца». Конечно, параллель! эта создавалась и поддерживалась тем, что действие протекало в привычной для зрителей Островского мещанской и купеческой среде и к тому же, по ремарке, «лет тридцать назад в уездном городе Калинове». Хотя эти «лет тридцать назад» вписаны в цензурный экземпляр Бурдиным, но ремарка вошла в текст пьесы. Между тем из текста «нигде и ни из чего не видно, что действие происходит 30 лет тому назад».

Сцена суда Градобоева никак не приурочивает действие к определенному времени, потому что (как с неудовольствием отметила еще современная драматургу критика) не походит на порядки официального судопроизводства в XIX веке, а может напоминать только времена воевод. Фигуру городничего, таким образом, вообще нельзя рассматривать как исторически достоверную в бытовом смысле. Зато она, конечно, сатирически достоверна, гротескно достоверна как изображение печально знаменитого русского обычая судить «не по закону, а по душе». Это демагогическое противопоставление («по душе — по закону») Островский еще раз высмеет в «Лесе», вложив его в уста Милонова, который дорогой ему суд «по душе» прямо связывает. с «благословенными» временами крепостного права.

В «Горячем сердце» отказ прикрепить действие к конкретному историческому моменту художественно значим.

Это вообще русская провинциальная жизнь, какой она была и «лет тридцать тому назад», и во времена воевод, и долго еще продолжалась. Таким образом, бурдинская вставка в конечном счете восходит, видимо, все-таки к Островскому. Во-первых, напомним, как в письме Бурдин переданы возражения цензора: «нигде и ни из чего не видно, что действие происходит 30 лет тому назад». Значит, несмотря на отсутствие соответствующей ремарки, аргумент этот выдвигался Островским: ведь Бурдин ссылается на него как на нечто само собой разумеющееся, известное Островскому.

Во-вторых, можно напомнить, что Островский часто пользовался этой ремаркой, когда обращался к застойному, какому-то «вневременному», пли, точнее, «внепеременному» быту. Такую помету имеют его пьесы «На бойком месте» («лет сорок назад»), «Пучина» («около 30 лет назад»), «Не было ни гроша, да вдруг алтын».

Посмотрим теперь, насколько определенно место действия «Горячего сердца».

Вероятнее всего, при работе Островский не думал, что действие происходит в Калинове. Здесь какая-то другая топография — не дали, а леса дремучие 9, никак не чувствуется Волга, хотя река и упоминается. Но самое главное — нет здесь той замкнутости мира, которая так важна в «Грозе».

Повсюду разбросаны намеки па то, что городок — часть чего-то, похож на другие места, идея множественности таких городков важна в «Горячем сердце» (а в «Грозе» подчеркнута уникальность Калинова, последнего оплота старины). Хлынов говорит калиновцам, что городничих-то много, подробно рассказывает о своих отношениях с губернатором. В эпизоде с векселями и взысканием денег Градобоев говорит о переводах из всей России. Вася упоминает о своей поездке в Москву между прочим, как о чем-то вполне обыденном. И это очень непохоже на рассказы Феклуши, воспринимаемые ее слушателями как нечто фантастическое, вроде путешествий на Луну.

Сходство этого Калинова и того, первого из «Грозы», — не топографическое, хотя бы и в художественном смысле. Это сходство основано на известной условности художественного мира комедии. В обеих пьесах русская жизнь дана в таком обобщении, которое выходит из границ бытовой житейской конкретности. Но по сравнению с «Грозой» в «Горячем сердце» все чуть более сдвинуто от бытового правдоподобия в сторону условности. В «Грозе» быт очень правдоподобен, а выход за рамки бытовой пьесы определяется всепроникающей символикой, как бы приподымающей события над их заурядным житейским значением. В «Горячем сердце» бытовое правдоподобие иллюзорно. Все проявления застойного купечески-мещанского житья гротескно преувеличены. «Модель» собственно калиновской жизни представлена домом Курослепова, в его отношениях с подчиненными и с «администрацией» города — Градобоевым. Это, так сказать, норма жизни богатого калиновского обывателя. Но эта норма очень далека от натуралистического правдоподобия, и прежде всего благодаря гротескному преувеличению в изображении Павлина Павлиныча Курослепова.

Своеобразнейшей чертой сатирического гротеска Островского было то, что, чем гротескней тип по существу, тем он живей и реальней. Это свойство совершенно сбило с толку первых критиков пьесы, упрекавших Островского одновременно и за карикатурность Хлынова, Курослепова и за фотографичность, «натурализм» этих персонажей.