Устрицы на пляс де ла Бастиль

Мы возвращались из январского Версаля. Программа первого посещения Парижа была почти выполнена: по Лувру прошли, у Джоконды постояли. Пале-Рояль, Le ventre de Paris, «Чрево Парижа», ныне Forum des Halles, а рядом почти родное — Boulevard de Sébastopol, Собор Парижской Богоматери, площадки Эйфелевой башни, Елисейские поля, разумеется, Пляс Пигаль, не произведшая никакого впечатления…

Зато произвел впечатление скромный дворик близ бульвара Сен-Жермен. Здесь друг Робеспьера и Марата, увлекшийся политикой профессор анатомии Жозеф Игнас Гильотен испытал на несчастной козе машинку для стрижки голов. Она и получила его имя — гильотина, хотя ученый, искавший гуманные формы умерщвления преступников, подал только идею расторопным изобретателям.

Агрегат крепко поработал во время французской революции и едва не отчекрыжил голову самому Гильотену, брошенному в тюрьму по приказу бывшего его друга, окончательно обезумевшего Робеспьера. Но пронесло — в корзину скатилась голова самогó «неподкупного» Максимилиана, а Гильотен еще успел послужить человечеству в более гуманном формате, занявшись массовыми прививками против оспы…

Репродукция с картины «Штурм Бастилии» французского художника Жан-Пьера-Луи Лорана Уэля .

Вновь подумав на месте казни козы о тупой, бессмысленной кровожадности любых революций, мы стирали угрюмое настроение, кружась в Париже литературном — а он повсюду: читали названия улиц, площадей, бульваров и вспоминали, кто и как описал это в своих романах и рассказах, а я даже кое-что из «Парижских картин» Бодлера продекламировал.

Париж меняется — но неизменно горе; Фасады новые, помосты и леса, Предместья старые — все полно аллегорий Для духа, что мечтам о прошлом отдался…

Литературных воспоминаний оказалось так много, что, когда мы увидели площадь Шарля де Голля , дочка вдруг вспомнила Площадь Звезды из «Трех Толстяков» и спросила меня, внимательно разглядывая грязноватные январские облака над головой, был ли Юрий Олеша в Париже. Если и был, то лишь гимназистом, предположил я. После семнадцатого и вплоть до девяносто первого из России так запросто в Париж не приезжали…

В эти дни мне удалось отыскать и списать эпитафию с могилы Гейне на кладбище Монмартра . Теперь съездили в Версаль, хотя зимой это не совсем Версаль, а завтра — назад, в Бонн, откуда мы сюда на несколько дней приехали. Дело совершенно невозможное десять лет назад, а сегодня, в начале 1997-го, уже вполне обыденное.

Я приехал в Германию для работы по проекту о русской литературе второй волны изгнания, вызвал на европейское Рождество из Москвы жену и дочку, мы покатались по Германии — от Берлина до Кельна, побывали в Люксембурге, и вот — на Рождество православное оказались в Париже. Торжество общечеловеческих ценностей и свобод в частном, отдельно взятом семейном варианте.

«А теперь, — сказал я в поезде RER, увозившем нас из Версаля, — переедем от оплота абсолютизма и роялизма в мир народных волеизъявлений. На площадь Бастилии!»

«Мы есть хотим! — разом возопили девушки. А дочь добавила: — Что там смотреть?!»

И тут же, полистав потрепанный уже путеводитель прочитала:

«Первоначальное значение слова Бастилия то же, что и «бастида», башня. Ее история начинается с одной из многочисленных башен вокруг Парижа. В 1370-1381 годах была построена крепость с восемью башнями…

Затем Кардинал Ришелье устроил здесь тюрьму для знати: ее узниками были, в частности, маркиз де Сад и граф де Мирабо». «Прекрасно! — оживился я. — Опять литература, хотя и специфическая».

«В 1789 году в Бастилии находились лишь семь заключенных, двое из которых были сумасшедшими, — терпеливо продолжала читать дочка, несколько повышая голос, наверное, из-за шума поезда. — 14 июля разгоряченная толпа, в которой оказались и мелкие дворяне, и лавочники, и даже один академик изящной словесности, направилась к Бастилии. До сих пор ни один историк французской революции не смог ответить на вопрос, почему же толпа двинулась на штурм Бастилии, а не какого-либо иного здания, имевшего отношение к королевскому двору».

«И мы тоже не можем ответить, почему направляемся туда вместо обеда», — желчно вставила жена.

«А ты собиралась мерзнуть в Версале? — с не меньшей желчью отозвался я. — Мы возвращаемся в город, а там оглядимся… И оглядеться лучше всего на пляс Бастиль. Сами же говорите: пустое место.

И до нее сейчас всего одна пересадка на метро».

Поскольку я замолчал, дочка продолжила, как видно, выдержками читать путеводитель: «Крепость, как обычно, сдалась без боя, но народ требовал жертв. Маркиза де Лоне, коменданта тюрьмы, толпа убила…»

«Не предок ли это нашего поэта-правозащитника Вадима Делоне? — предположил я. — От пляс де ля Бастиль до Красной площади. К истории парада жертв тоталитаризма».

«Маркиз — жертва восставшего народа», — наставительно поправила дочь. Видно, уже начала готовиться к выпускному экзамену по истории и обществоведению, который ей предстоял через полгода.