В чем заключается трагедия Печорина в романе «Герой нашего времени»

Белинский различал «внешнюю форму», «скелет содержания» и внутренний смысл произведения, его «творческую концепцию». Эта проблема встала перед ним со всей остротой при анализе романа Лермонтова. Он почувствовал бессилие при помощи других слов передать его содержание (этим объясняются обильные цитаты из текста романа), передать так, чтобы была сохранена «внутренняя жизнеспособность рассказа», чтоб не были потеряны колорит повествования и характеры действующих лиц. Разбирая «Бэлу», он писал: «Да и в чем содержание повести? Русский офицер похитил черкешенку, сперва сильно любил ее, но скоро охладел к ней; потом черкес увез было ее, но, видя себя почти пойманным, бросил ее, нанесши ей рану, от которой она умерла: вот и все тут. Не говоря о том, что тут очень немного, тут еще нет и ничего ни поэтического, ни особенного, ни занимательного, а все обыкновенно, до пошлости, истерто… Содержание не во внешней форме, не в сцеплении случайностей, а в замысле художника, в тех образах, в тех тенях и переливах красот, которые представлялись ему еще прежде, нежели он взялся за перо, словом — в творческой концепции».

Вернемся теперь к трагической сцене, содержание которой передано С. Бурачеком фразой: «Бэла умерла, комендант плачет от глубины души, герой-хохочет…». Здесь нарочитое упрощение, фиксирование голой схемы содержания эпизода без какого бы то ни было желания понять смысл текста. А понять его можно только с учетом художественной концепции романа, в цепи событий; следует принять во внимание также то, что эпизод передается через призму восприятия Максима Максимыча, суждения которого не совпадают с авторской позицией. Да и в рассказе Максима Максимыча дело обстоит значительно сложнее: «Я вывел Печорина вон из комнаты, и мы пошли на крепостной вал; долго мы ходили взад и вперед рядом, не говоря ни слова, загнув руки на спину; его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. Наконец он сел на землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на песке. Я, знаете, больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся. У меня мороз пробежал по коже от этого смеха».

Нет ничего удивительного, что два человека, совершенно разных по натуре, по возрасту, по мироощущению, по взглядам на жизнь и людей, по-разному переживали трагическое событие. Состояние Максима Максимыча выражено им самим, в его трогательном рассказе о последних минутах жизни Бэлы: «Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате; ей хотелось в горы, дсмой… Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные пежпые названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку».

В заключении своего печального рассказа Максим Максимыч, не раз видевший на своем веку смерть, признается, что он «ничего жальче этого не видывал». Состояние доброго Максима Максиммча легко понять: бывалый солдат, жизнь которого прошла в походах, боях, странствиях; бобыль, у которого нет ни семьи, «ни кола, ни двора»; он искренне полюбил Бэлу, как родную дочь, и теперь оплакивал ее смерть. У него свои нравственные критерии, свои представления о человеческом горе, о поведении человека, когда он скорбит. Печорин упорно хранил молчание и, как признается Максим Максимыч, ему «стало досадно», ему казалось это молчание неуместным, оскорбительным, он «больше для приличия хотел утешить его», и начал говорить, в то время как Печорин сидел в тени и чертил палочкой на песке. В ответ на слова Максима Максимыча он «поднял голову и засмеялся». Чем был вызван, что мог означать смех в такую трагическую минуту? Он не просто же «хохотал», как пытается истолковать этот эпизод С. Бурачек. Смех, как психологическое явление, имеет множество оттенков — от добродушной улыбки, веселого смеха до горькой усмешки. «У меня мороз по коже пробежал от этого смеха»,- говорит Максим Максимыч. В этой фразе звучит не столько осуждение, сколько удивление реакцией Печорина, желание понять его. Он поражен, как может Это но единичный случай в тексте романа, когда смех выражает состояние отчаяния. Он инстинктивно чувствует, что Печорин другой, что он какой-то странный, непонятный. Спустя некоторое время, возможно, Максим Максимыч в какой-то степени понял горькую усмешку Печорина, понял, что возникают такие трагические ситуации, когда сочувствие даже близкого человека бывает неуместным, смешным. Что Максим Максимыч понял это, видно из его последующего рассказа: «Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что это ему будет неприятно, так зачем же?».

Психологический рисунок у Лермонтова очень тонок, сцена написана не резкими штрихами, а нежной акварелью, где оттенки приобретают исключительное значение. Печорин верен себе. Он весь ушел во внутреннее созерцание, в горестное, напряженное раздумье. Лицо его «ничего не выражало особенного», т. е. окаменело. Можно представить его неподвижный, холодный взгляд. В эту минуту он не мог делиться с Максимом Максимычем. Неуместные слова сочувствия вызвали у Печорина лишь горький смех. Печорин глубоко переживал гибель Бэлы. В этом легко убедиться при правильном толковании текста. Вот как передается состояние Печорина, когда Бэла, смертельно раненная Казбичем, лежала на земле: «Она была без памяти… напрасно Печорин целовал ее холодные губы…». Вот он у постели умирающей Бэлы «.. .только что она открыла глаза, начала звать Печорина.- «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по нашему, душенька)»,- отвечал он, взяв ее за руку… Он стал на колени возле кровати, приподнял ее голову с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко обвила его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать ему свою душу». И вот наконец Печорин перед самой смертью Бэлы, когда на его глазах угасала жизнь его «джанечки»: «»Воды, воды!..», — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели. Он сделался бледен, как полотно, схватил стакан, налил и подал ей…».

Печорин оплакивал смерть Бэлы, но не так, как Максим Максимыч, который и в этом случае никак не мог понять его состояния: «Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его; в самом ли деле он не мог плакать, или владел собою — не знаю», — говорит Максим Максимыч.

Мог ли Печорин предвидеть трагическую развязку? Любил ли он Бэлу или играл своенравно и жестоко с ее сердцем? Здесь не может быть сомнения. Печорин любил ее искренне и горячо, но на каком-то этапе в их отношениях наступил кризис, объяснение причин которого находим в его признаниях: «Когда я увидел Бэлу в своем доме, когда в первый раз, держа ее на коленях, целовал ее черные локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбою… Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой; если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за нее отдам жизнь, только мне с нею скучно…».

Иронически-желчная манера изложения у Печорина нередко создает ложное впечатление о его душевных качествах. Но во всяком случае едва ли можно сомневаться в искренности этих призпаний. Несмотря на опустошенность его внутреннего мира, разочарованность в жизни, холодный скептицизм, все же где-то в глубине сердца Печорина теплится надежда. В нем романтическая мечта, при всех превратностях и невзгодах жизни, при всех ударах судьбы, всегда сохраняла свою силу. Тоска по «другому миру» заставляла хотя бы на время верить в возможность счастья. Но расстояние (если не сказать бездна) между ними было столь очевидно непреодолимым, что со временем оно должно было обнаружиться. Печорин искренне заблуждался. Топкий анализ истории этой любви дан Белинским. Он писал: «Печорин охладел к бедной Бэле, которая любила его еще больше. Он не знает сам причины своего охлаждения, хотя и силится найти ее. Да, нет ничего труднее, как разбирать язык собственных чувств, как знать самого себя… В числе причин скорого охлаждения Печорина к Бэле не было ли причиною его и то, что для бессознательного, чисто естественного, хотя и глубокого чувства черкешенки Печорин был полным удовлетворением, далеко превосходящим самые дерзкие ее требования; тогда как дух Печорина не мог найти своего удовлетворения в естественной любви полудикого существа. К тому же, ведь одно наслаждение далеко еще не составляет всех потребностей любви, и что могла дать Печорину любовь, кроме наслаждения? О чем он мог говорить с нею? Что оставалось для него в ней неразгаданного? Для любви нужно разумное содержание… Любовь есть гармоничное слияние двух родственных натур в чувство бесконечного… Сильная потребность любви часто принимается за самую любовь, если представится предмет, на который она может устремиться. Любовь Бэлы была для Печорина полным бокалом сладкого напитка, который он выпил зараз, не оставив в нем ни капли; а душа его требовала не бокала, а океана, из которого можно ежеминутно черпать, не уменьшая его.. .».