Влияние баллады на развитие прозаической повести

В русской прозе 1820-1330-х годов фантастическая повесть сыграла роль, во многом сходную с той, которую играла баллада в русской поэзии первой четверти века: оба жанра оказались в авангарде романтических влияний и послужили своеобразными «проводниками» романтической эстетики в пределах соответствующих родов литературы. Связь столь близких по своей функции жанровых форм, естественно, была замечена. Измайлов, например, предлагал «считать началом романтического направления, и в частности той его ветви, которая легла в основу русской фантастической повести, балладу Жуковского «Людмила» (1808)». Исследователь высказал также уверенность в том, что «ряд средневековых баллад Жуковского, написанных после «Людмилы», без сомнения, способствовал позднейшему появлению фантастической повести, подготовив — что очень существенно читательский интерес к этому «страшному» жанру».

Время от времени отмечались конкретные реминисценции, связывающие с балладами Жуковского отдельные фантастические повести 1820-1830-х годов. Но закономерность устойчивой связи русской фантастической прозы тех лет с балладной традицией, идущей от Жуковского, принципиальные изменения, которые претерпевала эта связь на разных этапах литературного развития, логика, определяющая эволюцию этой связи, — все это остается еще в значительной мере неясным. Публикуемая статья, конечно, но претендует на систематическое и всестороннее освещение темы. Однако представляется необходимым наметить общее направленно указанного процесса и выделить наиболее важные его вехи.

Фантастическая повесть романтической эпохи часто насыщена Конкретным социальным содержанием, нередко окрашена в тона Оппозиционных настроений, социального или нравственного обучения современности. Однако, отмечая резкие подчас проявлении социальной сатиры (направленной против пороков «света», Власти денег, античеловеческих оснований бюрократической государственности), не следует упускать из виду другую, столь же особенность фантастической прозы. И большинстве русских фантастических повестей 1820-1830-х гидом конкретность и социальная заостренность их содержания Снизаны с «вторжением» сверхъестественного. Но здесь сравнительно редки такие ситуации, когда образы, воплотившие представления о сверхъестественном, выступают как чистая условность, используемая ради аллегорического или сатирического иносказания (так были построены, например, «Пестрые сказки» В. Ф. Одоевского или некоторые повести О. И. Сенковского). Несравненно чаще подобные образы предполагают иное восприятие. Обычно они создают художественную атмосферу, которой читатель хотя бы па время должен отдаться, приобщившись к ней прежде всего эмоционально. Далее отношения образа и читательского сознания могут складываться по-разному, но такой момент необходим: он составляет непременное условие «конвенции» между автором и читателем. Читатель должен пройти через непосредственное ощущение чуда и реагировать на это ощущение удивлением, ужасом, восторгом, вообще теми или иными «сильными чувствованиями».

Без этого авторская цель, видимо, не может быть достигнута. Недаром в подавляющем большинстве фантастических повестей рассматриваемой эпохи используются формы повествования от первого лица или близкие к ним (внезапно сокращающие и даже устраняющие дистанцию между героем и повествователем). Все эти формы создают эффект прямого контакта воспринимающего и «тех невероятных событий, которые составляют сюжетную основу повестей». Сменяется ли в ходе повествования этот эффект каким-нибудь другим или закрепляется необратимо, но он всегда успевает стать для читателя осязаемым, психологически и эстетически реальным.

Природа этого «обязательного» для фантастической прозы романтиков художественного эффекта наводит на мысль о том, что связь их повестей с романтической балладой состоит не только в подготовке балладой читательского интереса к «страшному» жанру и не только в заимствовании отдельных балладных мотивов. В пору становления романтизма русская литература знала не так уж мало жанровых форм, предполагавших обращение к фантастическому, но именно в балладе оформилась, утвердилась и впервые широко реализовала свою природу подлинно романтическая фантастика. Здесь же была решена в романтическом духе проблема соединения фантастического и реально-бытового (или реально-психологического) начал.

Все это оказалось возможным именно постольку, поскольку баллада предполагала особый тип читательского восприятия. С одной стороны, для литературной баллады изначально характерны «полнота внутри себя замкнутого события», пространственная, временная и смысловая отдаленность сюжета от читателя, очевидная принадлежность этого сюжета, да и принятой в балладе формы рассказа, к «не своей» для читателя эстетической нравственной системе, связанной с фольклорными представлениями. С другой стороны, в самый момент восприятия баллады читатель должен быть «совершенно согласен в образе мыслей с понтом или представленным им лицом».