Вопрос о назначении поэта в русской литературе XIX века

В русской литературе XIX века вопрос о назначении поэта, о его призвании приобрел совершенно отчетливое выражение. Поэт — это проповедник, пророк, слово которого зовет к истине, свободе, добру и красоте. Пушкинское понимание роли поэта было возвышенным и человечным. Поэт должен, «обходя моря и земли, глаголом жечь, сердца людей». Это пушкинское понимание назначения поэта восприняли Лермонтов. Поэт рожден для того, чтобы провозглашать «любви и правды чистые учения». Вопреки злобствующей верхушке общества, которая видела в призвании поэта проявление чуждых ей, враждебных сил, поэтическое призвание Лермонтова не изменило его священной цели. Возвышенное понимание роли поэта, которому поэтическое вдохновение дано для борьбы, никогда не оставляло поэта:

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы…

Твой стих, как божий дух, носился над толпой;

И отзыв мыслей благородных

Звучал, как колокол на башне вечевой,

Во дни торжеств и бед народных.

Глашатай народа, его знаменосец, животворящее слово которого будит сердца, зовет их на борьбу, зажигает их огнем ненамонтова все возрастал. В том же году он знакомится с биографией Байрона, изданной Томасом Муром. Это знакомство вызвало к жизни известное стихотворение Лермонтова:

Я молод; но кипят на сердце звуки,

И Байрона достигнуть я б хотел:

У нас одна душа, одни и те же муки;

О, если б одинаков был удел!..

Как он, ищу забвенья и свободы,

Как он, в ребячестве пылал уж я душой,

Любил закат в горах, пенящиеся воды

И бурь земных и бурь небесных вой.

Как он, ищу спокойствия напрасно,

Гоним повсюду мыслию одной.

Гляжу назад — прошедшее ужасно;

Гляжу вперед — там нет души родной!

«Одна душа, одни и те же муки» — этим сказано очень много. Лермонтов выходил на арену жизненной борьбы с поэтическим оружием, проверенным и испытанным практикой борьбы великих своих предшественников, ближайшим из которых был Байрон. Юношеский период творческой деятельности Лермонтова и прошел под знаком огромного увлечения Байроном и подражания ему. Под этим влиянием формировался самобытный, оригинальный, неповторимый поэт. Характер подражания Байрону свидетельствовал о безграничных творческих силах поэта, которому нужно было могучее и родственное воздействие извне. Это не было просто подражание. Приобщение к негодующей поэзии Байрона вызывало бурное горение свободолюбивых страстей молодого поэта. О характере воздействия Байрона на молодого Лермонтова можно сказать словами Пушкина: «Талант неволен, и его подражание не есть постыдное похищение — признак умственной скудости, но благородная надежда открыть новые миры, стремясь по следам гения, или чувство в смирении своем еще более возвышенное — желание изучить свой образец и дать ему вторую жизнь».

Не следует, однако, преувеличивать влияния Байрона. У Лермонтова интерес к творчеству Байрона был особенно велик, но рос поэт, конечно, не только на Байроне. Он жадно впитывал в себя все достижения современной ему и предшествовавшей культуры. Он знал прекрасно русскую литературу, а произведения многих западноевропейских писателей ему были известны ранее, чем многим университетским ученым его времени. Глубочайший интерес проявил он к творчеству А. С. Пушкина, Жуковского, Козлова, Рылеева, Баратынского, Полежаева, Марлинского, Подолинского; в западноевропейской литературе он, кроме Байрона, великолепно знал Шиллера, Гете, А. де Виньи, В. Гюго, Т. Мура, А. Мюссе, Б. Констана, Г. Гейне. Под воздействием этих писателей формировался его поэтический вкус, творческая манера, новая и неповторимая.

Но и этим сказано далеко не все. Многие произведения у Лермонтова не могли бы возникнуть вообще, его поэтическая манера письма не приобрела бы предельно чистой, безыскусственной образности, его творчество не было бы пропитано великим чувством народности, если бы Лермонтов не проявил огромного интереса к жизни народа, его творчеству.

Известно, насколько увлекали поэта русские народные песни и сказания, о которых в 1830 году он писал: «В них верно больше поэзии, чем во всей французской словесности». К 1833 году относится его рассказ о древнем городе — Москве, «каждый камень которого хранит надпись для толпы неповисти к угнетателям — таково идейное назначение поэта. Этому назначению бескорыстно, свято и стойко следовал Лермонтов. Поэтическая декларация Байрона была также чрезвычайно похожа на то представление о роли поэта, которое выработалось в русской литературе и в частности у Лермонтова. Еще будучи юношей, Байрон в статье «Английские барды и шотландские рецензенты», которая была ответом критикам, жестоко обрушившимся на его первую книгу стихов, писал: «В наши просвещенные дни есть люди, которые говорят, что блестящая ложь составляет всю сущность поэтических произведений». Поэт, неутомимо призывавший народ к борьбе, жил в Байроне. Активная натура борца, человека, могучий темперамент которого вел его навстречу врагу, — эти свойства поэта определяли и воинственный характер его поэзии. Своими произведениями он громит порок, преследует ханжей и тиранов. Свобода, счастье человечества — вот цель, которой должно служить поэтическое слово.

Я выступить всегда готов бойцом

Не только на словах, но и на деле

За мысль и за свободу. С тяжким злом,

Что рабство создает, мириться мне ли?

Борьбу я увенчаю ль торжеством —

Не ведаю, — навряд достигну дела;

Но все, что человечество гнетет,

Всегда во мне противника найдет. Байрон с проповедью агитационной роли искусства выступил раньше Лермонтова, но значит ли это, что Лермонтов выступает только подражателем Байрона. Высокое служение народу поэтическим словом было и до Байрона традицией передовой русской литературы. Эта традиция шла от Радищева через декабристов (Рылеева, Бестужева-Марлинского, Кюхельбекера и др.) к Пушкину и Лермонтову. Оно было характерно для Пушкина, его воспринял Лермонтов, от него через Гоголя оно приходит к Толстому. Оно было общим устремлением передовой литературы, в том числе и Байрона. Здесь трудно найти подражание. Общая прогрессивная тенденция в литературе является, разумеется, не подражанием. В старой критике подражательность поэзии Лермонтова выводилась из других мотивов. Байрон был провозглашен носителем «мировой скорби», ее зачинателем. «Зараза мировой скорби» распространилась по всей Европе, она породила поэзию байронистов, печальников, великих скорбников, отрешенных от жизни.

Но это сведение всего значения творчества Байрона к «мировой скорби» является совершенно очевидным извращением его творчества. Оно исходит от буржуазной критики, выполняющей волю господствовавших классов Англии, ненавидевших поэта при жизни и ненавидящих его по настоящий день. Буржуазная критика совершенно игнорирует политическую лирику поэта, его острые сатирические произведения.

В представлении этой критики Байрон — только носитель «мировой скорби», титанической гордыни, поэт, глубоко индивидуалистических, пассивных лирических настроений, оторванный от земных страстей, поэт, увидевший в жизни торжество зла над добром и бежавший от жизни в мир романтических иллюзий. Под таким углом зрения рассматривалось в старой дореволюционной критике и влияние Байрона на Лермонтова.