«Вписанный» портрет

Говоря о мастерстве создания портрета в литературном произведении, не стоит забывать об одном его типе, который условно можно назвать «вписанным». Человек не только «описывается», но и «вписывается», включается в более широкий фон, становясь его конструктивной частью. И одновременно этот фон-окружение бросает свой отсвет на человека, заставляет его выглядеть по-другому, выявляет в его облике сущностные черты, скрытые от глаза без такого включения.

Интересные примеры «вписанного» портрета мы находим в прозе рубежа веков. Его использует М. Горький в своем первом рассказе «Макар Чудра»: «С моря дул влажный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева — безграничную степь, справа — бесконечное море и прямо против меня — фигуру Макара Чудры, старого цыгана…» Герой рассказа подается на фоне природы, могучей, стихийной; интересно положение Макара Чудры в этой почти мизансцене — он точно в центре, «безграничная» степь и «бесконечное» море — как два крыла у него за спиной .

Следующее же предложение рассказа опять устроено симметрично, но теперь основное внимание отдается персонажу. Стихия, окружающая его, уже названа и охарактеризована , теперь важно подчеркнуть, что герой не только подобен ей, но и выше, сильнее ее : » Не обращая Внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в Красивой, сильной Позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки… и… разговаривал со мной, Не умолкая и Не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра» .

Другую функцию выполняет пейзажное окружение в описании княгини Веры из «Гранатового браслета» Куприна. Героиня появляется на фоне осенних цветов: «…она ходила по саду и осторожно срезала ножницами цветы к обеденному столу. Клумбы опустели и имели беспорядочный вид.

Доцветали разноцветные махровые гвоздики, а также левкой — наполовину в цветах, а наполовину в тонких зеленых стручьях, пахнувших капустой, розовые кусты еще давали — в третий раз за это лето — бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после своей роскошной любви и чрезмерного материнства тихо осыпали на землю бесчисленные семена будущей жизни». Героини, кажется, еще и нет — перед нами описание цветов, которые она срезает.

Присмотримся к нему внимательнее: из всех цветов выделены георгины, пионы и астры — союз «зато» противопоставляет их левкоям и розам, цветущим не так «пышно», «холодно» и «высокомерно», слово «остальные» в начале следующего предложения опять выделяет их из ряда — уже по признаку Бесплодности. Все остальные цветы не только цвели, но и дали семена, им были ведомы любовь и радость материнства, осень для них — не только пора умирания, но и время начала «будущей жизни».

«Человеческие» мотивы в описании цветов подготавливают характеристику самой героини. На этой же странице читаем: «…Вера пошла в мать, Красавицу англичанку, своей Высокой гибкой фигурой, нежным, но Холодным и Гордым лицом…». Выделенные нами определения связывают в сознании читателя Веру, у которой нет детей, а страсть к мужу уже давно прошла, с красивыми, но бесплодными цветами.

Она не просто Среди них — создается впечатление, что она одна Из них. Так образ героини, вошедшей в пору своей осени, опять встраивается в более широкий пейзажный контекст, который обогащает этот образ дополнительными смыслами.

Любопытный пример совмещения портрета и интерьера встречаем в рассказе И. Бунина » Господин из Сан-Франциско»: «Сухой, невысокий, неладно Скроенный, но крепко Сшитый, расчищенный до Глянца И в меру оживленный, он сидел в Золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой Янтарного иоганисберга, за бокалами и бокальчиками тончайшего Стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными Серебряными усами, Золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой Слоновой костью — крепкая лысая голова». Здесь интересно то, что все в изображаемом мире кажется Сделанным, «скроенным», «сшитым»: не случайно так часто употребляются слова, называющие материалы — золото, стекло, янтарь, серебро, жемчуг, слоновую кость.

Причем эта сделанность объединяет вещи и человека; такие прилагательные, как «янтарный», «золотой», «серебряный», теряют в этом перечислительном ряду свою метафоричность. Господин из Сан-Франциско во всем подобен тем вещам, которые его окружают; за свою долгую жизнь, потраченную на обогащение, он не только получил право ими обладать, но стал похож на них, сам превратился в роскошную, но мертвую вещь. Он и существует как бы в одной плоскости с ними, включен в их круг.

Характерен здесь выбор предлога: если словосочетание «сидеть за бутылкой вина» можно еще трактовать в смысле «проводить время, употребляя спиртное», то «сидеть за бокалами и бокальчиками… за букетом…» интерпретируется только в пространственном плане. Господин из Сан-Франциско видится нами Через вещи, За которыми, Среди которых он и существует как равный.