Вурдалак. Упырь

П Ервое слово относится к тем немногим, для которых можно уверенно назвать дату их появления: 1835 год, когда было написано, а затем опубликовано известное стихотворение Пушкина :

Трусоват был Ваня бедный: Раз осеннею порой Весь в поту, от страха бледный Чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышит, Спотыкаясь, чуть бредет По могилам; вдруг он слышит, Кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал; шагнуть не может. Боже, думает бедняк, — Это, верно, кости гложет Красногубый вурдалак!

Горе! малый я не сильный! Съест упырь меня совсем, Если сам земли могильной Я с молитвою не съем!

Что же? вместо вурдалака В темноте пред ним собака, На могиле гложет кость.

К заглавию отсылает сноска: «Вурдалак. Вудкоглак. Упырь «.

Иными словами, это мертвец, встающий из могилы и сосущий кровь живых людей. Укушенный упырем сам становится упырем. Считалось, что спасти от упыря может только съеденный с молитвой кусок земли, взятой с могилы. Однако все эти сведения относятся именно к упырю.

Что же касается вурдалака, так сказать, аналога упыря, то мифологического персонажа с таким именем не существует. Значит ли это, что перед нами — вымысел Пушкина? Такие случаи бывали в истории литературы.

Никогда у древних славян не было бога весны и любви по имени Лель. Это сладкозвучное имя изобрели в XVIII веке любители русской старины писатели М. Д. Чулков, М. И. Попов и В. А. Левшин. И с их легкой руки этот, если можно так выразиться, дважды мифический персонаж стал популярен лет на 150 — вплоть до «Снегурочки» А. Н. Островского.

Н О с вурдалаком дело обстоит сложнее. В мифологии наших далеких предков существовал персонаж с похожим именем — Волколак. Подобно упырю, это был оборотень, выпивавший всю кровь человека. Загубленный им сам становился волколаком.

Но превращался он не в мертвеца, а в волка. Имя его произносилось по-разному — Вулколак, вурколак. Любопытно, что эти вариации упоминает и персонаж драмы А. В. Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина» Расплюев. Говоря о якобы появившемся страшном чудовище, которое сосет кровь невинных петербуржцев, Расплюев с ужасом восклицает: «Вурдалак, вудкоглак, упырь и мцырь!» «Мцыря» оставим на совести полуграмотного шулера, волею судеб выскочившего в квартальные приставы. А вурдалак-вудкоглак и упырь — вполне реальные герои народной демонологии.

И Пушкин, по-видимому, услышав нечетко произнесенное имя волколака, воспроизвел его как Вурдалака. Изменив его имя, он отождествил его со встающим из могилы мертвецом — упырем. И действительно, у обоих чудовищ есть общие черты: оба — оборотни-кровососы, пришельцы из враждебного мира, норовящие затянуть в этот мир своих жертв. Так благодаря Пушкину у Упыря появился новый синоним. Он сразу приобрел популярность.

У А. К. Толстого есть рассказ, опубликованный сначала по-французски, — «La famille du vourdalak» , где и рассказывается о том, как старый сербский крестьянин стал вурдалаком и превратил в вурдалаков своих детей и внуков. Ему же принадлежит рассказ «Упырь», где описана похожая история, но случившаяся не на Балканах, а в русской дворянской семье. Да и Расплюев недаром валит все в одну кучу.

И в его темной голове живет уверенность в том, что вурдалак и упырь — одно и то же.

Гипноз пушкинского обаяния оказался настолько велик, что ему поддались писатели, казалось бы, досконально изучившие вопрос. У А. И. Куприна есть рассказ «Серебряный волк», основанный на полесских легендах. В нем рассказывается о том, как веселый парень Стецко, любовь и надежда родителей, вдруг стал пропадать из дому по ночам. Когда же его отец решил проследить за его отлучками, он с ужасом увидел, как сын превратился в огромного волка.

И тогда он понял, что Стецко стал Вовкулаком. К этому слову Куприн делает характерное примечание: «Вурдалак, упырь». Однако герой рассказа обращался не в мертвеца, а в волка.

Но такова была сила заложенной Пушкиным традиции, что всякий оборотень представлялся вурдалаком и упырем.

Что же касается Вовкулака, то это знакомый нам Волколак, но в полесском произношении: Вовк — по-украински «волк». Происхождение этого слова не вызывает особых затруднений. Родственные слова имеются в других славянских языках: болгарское Върколак, сербохорватское Вукодлак, чешское Vlkodlak, польское Wilkodlak. Вторая часть этого слова сравнивается с церковнославянским — «шкура, волосы». Итак, Волколак — это «волчья шкура», подходящее название для того, кто ее время от времени сбрасывает.

Есть, правда, и другая версия происхождения этого слова, предложенная выдающимися лингвистами и культурологами Вяч. Вс. Ивановым и В. Н. Топоровым.

По их мнению, вторая часть этого слова связана не столько с Длака , сколько с литовским Lokis , древнепрусским Clokis . Таким образом, Волколак — это «волко-медведь».

Но почему именно волк оказался связан с медведем? Вяч. Вс. Иванов считает, что такая связь существует у многих индоевропейских народов. Самый знаменитый герой древнеанглийского эпоса — Беовульф — носит имя, означающее, собственно, «медведь», дословно же — «пчело-волк, пчелиный волк».

А в только что упомянутой новелле Мериме главный герой рождается у женщины, которую когда-то похитил медведь; после своей свадьбы он сам превращается в медведя и загрызает собственную невесту. Явное сходство с мифом о волколаке, опасном прежде всего для своих близких. Кстати, герой рассказа Куприна «Серебряный волк» становится оборотнем вскорости после женитьбы и чуть не убивает собственного отца. Волк и медведь — два признанных царя северных лесов, грозные и коварные, появляющиеся и исчезающие внезапно.

Они были хорошо известны древним славянам и их предкам индоевропейцам, служили предметом их почтительного и опасливого поклонения. И имя коварного оборотня могло соединить в себе названия двух этих хищников.

А что можно сказать о персонаже, волею Пушкина ставшем близнецом волколака-вурдалака, — упыре? Представления о мертвецах, сосущих по ночам кровь живых, были свойственны всем европейским народам. Эти оборотни назывались Вампирами.

Но вот что говорит о нем персонаж рассказа А. К. Толстого: «Вы их, Бог знает почему, называете Вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: Упырь ; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад и из упыря сделали Вампира. Вампир, вампир! — повторил он с презрением, — это все равно что если бы мы, русские, говорили вместо Привидения — Фантом или Ревенант! «

Надо сказать, что некоторые любители российской словесности в позапрошлом и прошлом веках грешили тем, что всю европейскую культуру и историю выводили из русских источников. Но герой А. К. Толстого прав почти абсолютно: европейское слово Вампир действительно славянского происхождения. Более того, особенности его звучания свидетельствуют о времени, когда произошло это заимствование. Дело в том, что общеславянская форма этого слова должна была звучать так: Apir или Apyr. Звук [] — это так называемое «носовое А «, звучавшее как «а с прононсом».

Похожий звук сохранился в польском, который читается как » О с прононсом». Так же звучал и тот звук в церковнославянском, который изображался буквой , но довольно быстро этот звук в большинстве славянских языков превратился в У . Превращение Юса В У произошло, по-видимому, примерно в VIII-IX веках. В европейские языки это слово вошло в форме не Вомпир, а Вампир (нем.

Vampir, фр. Vampire ). Дело в том, что современное О в языке наших далеких предков звучало как А. Оно превратилось в O примерно в V-VI веках н. э. Что же касается начального В — , то оно имеет такое же происхождение, как в словах Вострый , Вотчим . Такой вставной звук в начале слова называется Протезой . Иногда слово с протезой вытесняет исконное: современное русское Восемь Вместо старого Осемь. Итак, опираясь на форму слова, мы смогли определить время заимствования этого слова: середина первого тысячелетия новой эры.

Именно тогда германцы восприняли славянское наименование мертвецов, встающих из могилы. Понятие же заимствовать им не надо было: представление о потусторонних монстрах-кровососах было свойственно многим европейским народам с глубокой древности.

А примерно в XVIII веке это русское, измененное до неузнаваемости слово снова вернулось в русский язык. Герой А. К. Толстого оказался не прав только в одном: слово это изменилось не по злой воле венгерских монахов, а в результате живого и нестесненного контакта славян и немцев. Всякий народ, заимствуя чужие слова, вносит в них какие-то изменения.

Можно вспомнить французское Paris и русское Париж ; русское Москва и французское Moscou .

М Ожет возникнуть вопрос: а надо ли так подробно описывать все эти формальные соответствия? Разве простое созвучие не свидетельствует о родстве слов? Дело в том, что в науке этимологии, опирающейся на сравнительно-историческое языкознание, сходство слов не может быть критерием их родства. Ничего общего не имеют между собой русское Кол и турецкое Kale , хотя самые древние крепости сооружались именно из кольев. А вот русские Скала и Щель, у которых общий только один звук, происходят из одного корня : древнеславянское Skel — превратилось в Щел — . Все этимологические изыскания основаны на математически строгих соответствиях, которые называются фонетическими законами.

Они формулируются так: общие звуки в родственных языках обладают не сходством, а закономерностями в различии. И, зная эти закономерности, мы можем примерно представить, как звучали эти элементы в языке-предке, из которого и произошли родственные языки. Но здесь мы входим в область догадок, так как языки-предки по большей части не засвидетельствованы никакими письменными источниками.

И тогда на помощь нам приходят древние заимствования из этого предка в живые языки. Такие слова, оторвавшись от своей языковой среды, сохраняют законсервированный облик слова. И немецкое Vampir, соответствующее русскому Упырь, доказывает, что У когда-то читалось как An .

У Вампира От Упыря Есть, пожалуй, только одно отличие. Он не столько живой покойник, сколько кровосос. И в переносном смысле Вампиром называют жестокого, садистического человека, подпитывающего себя мучением других. В XV веке в Трансильвании правил угрюмый, нелюдимый князь Владос, за свою жестокость прозванный Дракула .

И молва, видя, с какой готовностью он отправляет своих подданных на казнь и какой таинственностью окружена его жизнь, приписала ему контакты с темными потусторонними силами. Считали, что для этого князь Владос пьет по ночам кровь приговоренных к смертной казни. Так родилась легенда о вампире Дракуле, которую и запечатлел в своем известном романе английский писатель Брэм Стокер.

Его герой был перенесен в современную автору Англию и уже не имел никакого отношения к загадочному трансильванскому владыке. Затем, после экранизации романа, граф Дракула стал одним из самых популярных персонажей современной массовой культуры.

Такова история слова и понятия Упырь. А что можно сказать о его предыстории? Общеславянская форма делится на приставку и корень Pir-/pyr — . Приставку можно сравнить с греческим Ana , а корень — тот же, что в Переть, Напор, а также Перо и Парить.

Он означал «подниматься, идти; лететь». Иными словами, Упырь — «поднимающийся вверх», то есть встающий из могилы; остановить его полеты, по поверью, можно было, только раскопав его могилу и вбив в нее осиновый кол. Слово У-пырь близкородственно названию летучей мыши Нето-пырь, где Нето — происходит из Nekto — ; вариант этого корня присутствует в русском Ночь, церковнославянском (

O Ткуда же вообще взялось поверье о страшных оборотнях? С древнейших времен человек ощущал, что окружающий его мир делится на две неравные части: Свое и Чужое. Свое — это своя семья, свое племя, свой род, своя территория, освоенная и окультуренная.

Чужое — это дикий, враждебный окружающий Свое мир, всегда несущий угрозу и опасность, грозящий вытащить человека из привычной ему среды обитания. И посланец из этого иного мира — дикий зверь или покойник, то есть тот, кто уже ушел с этого, своего света на тот, чужой. Представление о Своем и Чужом, может быть, самое древнее для человечества. Оно может быть очень полезно, так как ощущение Чужого мобилизует человека, делает его более активным, но может и причинить вред, так как служит истоком и конфликтов — от бытовых до межнациональных и межгосударственных, — и суеверий.

Одно из таких суеверий — вера в оборотней и упырей. Осиновый кол, вбиваемый в могилу упыря, — это, очевидно, часть ограды, защищающей свой мир от чужого.

Что же касается Волколака, то он может быть обязан своим существованием и некоторым древним ритуалам. В свое время выдающийся лингвист и фольклорист В. И. Абаев обратил внимание на один распространенный у кавказских народов мотив: герой эпических сказаний, чтобы победить своих врагов, должен надеть шкуру животного. В эпосе «Нарты», созданном на родном В. И. Абаеву осетинском языке, герой, чтобы одолеть похитителей своей невесты, должен залезть в коровью шкуру. Только это и позволяет ему войти в неприступную крепость, где скрылись похитители.

С этой точки зрения В. И. Абаев взглянул и на некоторые известные произведения художественной литературы. В поэме Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» злые волшебники-каджи похищают у витязя Тариэла невесту. И чтобы ее освободить, он надевает шкуру тигра и в ней врывается в крепость, где засели его противники. И хотя в поэме прямо не говорится о том, что шкура помогла Тариэлу освободить свою любимую Нестан-Дареджан, этот мотив явно связан с древним поверьем, отразившимся в нартовском эпосе. В. И. Абаев предположил, что и древнегреческая легенда о троянском коне, в котором греки пробрались в осаждаемый город, чтобы, среди прочего, освободить похищенную Елену, связана с этим обычаем.

Ведь с точки зрения здравого смысла такой способ взятия крепости явно самоубийствен. По-видимому, сначала речь шла о том, что греческие герои надели на себя конские шкуры. И лишь потом, когда представление о чудодейственной силе таких шкур исчезло без следа, появилась легенда о деревянном коне, который должен был привлечь внимание троянцев.

O Ткуда же взялось представление о магии шкур? В. И. Абаев полагает, что оно восходит к самым древним охотничьим ритуалам. Прежде чем отправиться на охоту, наши далекие предки устраивали своего рода представление. Несколько членов племени надевали на себя шкуры или маски животных, а охотники пытались поразить их копьем.

Если это удавалось, они смело шли на охоту, считая, что она будет удачной. Такие обычаи еще в прошлом веке бытовали у эскимосов, индейцев, жителей Австралии и Океании. Благодаря таким поверьям и ритуалам маска животных оказалась связанной с магией и колдовством. Кроме того, все первобытные народы прошли стадию Тотемизма — веры в то, что животные являются предками людей и оказывают им покровительство. Маска животного становится непременным атрибутом колдовства.

Шаман перед камланием обязательно надевал ее и приобретал удивительное могущество, которое и позволяло ему одолевать самые неприступные крепости. Одна из статей В. И. Абаева, посвященная этой теме, так и называется: «Шаман сильнее воина». Затем связь этих обычаев именно с охотой забылась; осталось убеждение в том, что шкура животного обладает магическими силами, в частности помогает побеждать и воинов, и демонов.

Этимология имени Волколак как «волчья шкура» подтверждает связь оборотня со всеми этими обрядами и представлениями.

А затем у народов, в частности у европейцев, появились новые верования. Как это нередко бывает, старые боги превратились в дьяволов. Не миновали общей участи и те, кто осуществлял связь между человеком и животным-тотемом.

Вот и еще источник Мифов о волках и медведях-оборотнях.