Я сразу смазал карту будня

Каким тонким и чувствующим сердцем надо обладать, чтоб остановиться у лошади, поскользнувшейся на зимнем подъеме Кузнецкого, и заплакать вместе с животным! Какой наблюдательностью надо обладать, чтоб в свечении звезд увидеть горящие жемчужины, а скрипку уподобить собственной невесте! Или «сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб»!

Маяковский не вошел в поэзию, а ворвался, как смерч. Необычно, талантливо, решительно и гордо. Себя он назвал «транжиром бесценных слов», а обывателей — обжорами, способными лишь «на бабочку поэтиного сердца взгромоздиться, в калошах и без калош».

Он выходил на площадь, и, на страх этим обывателям, у него «изо рта шевелит ногами непрожеванный крик». И уже тогда, в раннем творчестве и трудном признании, поэт остро реагировал на международные события:

По черным улицам белые матери Судорожно простерлись, как по гробу глазет. Вплакались в орущих о побитом неприятеле: «Ах, закройте, закройте глаза газет!»

Даже любовь в лирике Маяковского принимает своебразную форму. То она «по морям, играя, носится», как «с миноносцем миноносица», то изливается глобально: «Земля! Дай поцелую твою лысеющую голову…», то поэт вдруг ошарашивает сентенцией: «я люблю смотреть, как умирают дети».

Конечно, во всем этом просматриваются юношеский максимализм, влияние Хлебникова, Бурлкжа, но поиск себя в новых стилистических формах всего заметнее. Чуть позже, в знаменитой поэме «Облако в штанах» лирика Маяковского обретет полноту, не потеряв оригинальности.

Вошла ты, резкая, как «нате!», Муча перчатки замш, Сказала: «Знаете — я выхожу замуж». Что ж, выходите. Ничего. Подкреплюсь.

Видите — спокоен как! Как пульс покойника.

Нестандартные абзацы, со временем превратившиеся в знаменитую лесенку, большое количество неологизмов, превращение привычных слов в нестандартные, скрытый юмор, часто переходящий в сарказм, — это далеко не полный перечень новаторства поэзии Маяковского. В лирике он оставался верен этим приемам. Мало поэтов, которые умели совместить реальность разрухи, социальную и революционную страсть с нежной лирикой любовного признания:

Я много дарил конфет да букетов, Но больше всех дорогих даров Я помню морковь драгоценную эту И пол-полена березовых дров. И конечно, поэт не был бы самим собой, если бы после описания этого голода и холода не добавил: Мне легче, чем всем, — я Маяковский. Сижу и ем кусок конский…

Поэты способны предчувствовать, предугадывать. Молодой Маяковский предугадал самого себя, свое творчество, сказав: «Я сразу смазал карту будня…» Действительно, в его творчестве есть все, что угодно, кроме обыденности. Возможно, потому, что он умел играть «ноктюрн на флейте водосточных труб»…

«Нет, весь я не умру». Эти бессмертные пушкинские слова можно адресовать и Владимиру Маяковскому. Время и над ним не властно. Обожествляемый и хулимый, распятый и воскресший, он все-таки с нами.

С ним можно соглашаться, спорить, но пройти мимо его стихов равнодушно нельзя!

Бывшая плошадь Маяковского в Москве, нынче снова Триумфальная. В центре стоит он. Открытый жест, распахнутость, предельная откровенность.

А мне почему-то поэт всегда представлялся иным: тонким, ранимым, так и не нашедшим ни настоящей любви, ни подлинного понимания. Уже в раннем творчестве его лирический герой крайне противоречив. Вот он с презрением заявляет, срываясь на крик:

…я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я — бесценных слов транжира и мот.

Но вдруг разоблачительный пафос исчезает, и перед нами предстает человек, которому страшно и одиноко в этом беззвездном мире, который мечтает о том, «чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда». Маяковский хочет найти родственную душу, быть понят хоть кем-то. О том, чтобы быть понятым всей страной, он еще не мечтает. Но и это естественное желание обрести хотя бы одного единомышленника недостижимо:

Нет людей. Понимаете крик тысячедневных мук? Душа не хочет немая идти, а сказать некому.

И вот наступил 1917 год. «Моя революция», — так охарактеризовал Маяковский события Октября. Сейчас, когда взгляды и мнения людей резко изменились, когда Ленин из идеала и божества превратился в «самого злонамеренного» человека русской истории, как охарактеризовал его А. Солженицын, вправе ли мы осуждать Маяковского и многих других, искренне поверивших, что ненавистный им «мир жирных» будет сметен, что в стране воцарятся свобода и взаимопонимание?

Как много работал Маяковский в эти годы! Писал стихи, которые порой не отвечали высоким художественным вкусам. Но ведь не сильные в эстетике прекрасного крестьяне и солдаты восхищались его частушками! «Плохо?» — спросите вы. Безусловно! Но разве не кроется за всем этим горячее желание быть услышанным и понятым хоть так, через плакаты, агитки, лозунги?

Чувство долга — вот одно из свидетельств духовной значительности Маяковского. В поэме «Про это» есть удивительные строчки:

Должен стоять, стою за всех, за всех расплачусь, за всех расплачусь.

Он мечтал о тончайшей связи своего лирического героя с людьми, о понимании и доверии к нему самому, поэту, отдавшему весь талант «атакующему классу». Однако все чаще и чаще Маяковского одолевали сомнения. Строчка, вынесенная в качестве темы данного сочинения, имеет ведь продолжение, в котором звучат мотивы одиночества и неразделенности мыслей:

Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят — что ж, по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь.

Думаю, эти слова принадлежат не «агитатору, горлану-главарю», а сомневающемуся и очень страдающему человеку. Перед смертью В. Маяковский написал «Во весь голос: первое вступление в поэму». У меня сложилось впечатление, что поэт сознательно обратился к потомкам, разуверившись в том, что его поймут современники. Именно им, людям будущего, он стремится объяснить свою позицию в искусстве, на их понимание и великодушие он рассчитывает:

Заглуша поэзии потоки, я шагну через лирические томики, как живой с живыми говоря.

Именно в этом произведении мы находим строчки, свидетельствующие о глубокой душевной драме поэта:

Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне.

Неужели современные литературоведы, с высокомерием рассуждающие о творческих просчетах и явной деградации поэта Владимира Маяковского, не чувствуют той страшной тоски и боли, которыми наполнены эти слова?! Вильгельм Кюхельбекер в 1845 году писал:

Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию…

Это строки о Пушкине, Лермонтове, Блоке, Есенине и, конечно, о Маяковском! Не понятый современниками, объявленный «лучшим и талантливейшим» после смерти, оплеванный в наши дни, поэт так и остался одинокой звездой на небосклоне русской поэзии XX века. Но очень хочется верить, что пройдут годы, новые читатели обратятся к стихам Маяковского и наконец поймут все богатство его поэтического мира, всю глубину его личности.

Я думаю, что это понимание не за горами. И поняла я это, случайно прочитав стихотворение одной десятиклассницы:

Здравствуйте, Маяковский! А я принесла Вам листья. Резные кленовые листья, Желтые и с багрянцем!

Идут, идут к Маяковскому люди с душой, открытой прекрасному, доброму. Идут и всегда будут идти!