Жизнь в усадьбе Серебряковых

О чем пьеса «Дядя Ваня»? Мне, честно говоря, всегда казалось, что это рассказ о том, как бездарный и самовлюбленный профессор Серебряков и его жеманная и капризная жена испортили жизнь хорошим людям. Поставленный Львом Додиным спектакль Малого Драматического театра Санкт-Петербурга заставляет посмотреть на эту печальную историю немного по-другому.

Прежде всего, выясняется, что в пьесе нет деления на «бездушных», «эгоистичных» столичных штучек и милых, хороших, но ужасно несчастных провинциальных жителей. Все в этом спектакле не так уж плохи, и все очень несчастны. Профессор Серебряков — интеллигентный, реально осознающий свое печальное положение и трагически переживающий наступающую старость человек. Глядя на него, очень хорошо представляешь, как этот сын дьячка пробился, выучился, стал профессором, и как, наверное, раньше все его любили. Самовлюбленная бездарность?

Извините, об этом мы можем судить только со слов задыхающегося от ревности и зависти дяди Вани — разве он может быть объективным? Не забудем, что в течение предыдущих двадцати пяти лет мать и сын Войницкие преклонялись перед каждым словом, написанным Александром Серебряковым и за честь считали помогать ему. Мария Васильевна, кстати, по-прежнему восхищается профессором.

Может быть, переоценка наступила после того, как Иван Петрович влюбился в его молодую жену?

С женой тоже, кстати, все не просто. Жеманная кокетка, хищный «хорек», которой ужасно «лень жить». Да ведь это тоже все дурацкие слова влюбленных в нее мужчин.

В исполнении Ксении Раппопорт Елена Андреевна — милая, симпатичная, славная женщина, которая никому не желает зла. Совсем наоборот, она пытается всех примирить, добиться хоть какого-то спокойствия в окружающем ее сумасшедшем доме. По сути дела, вся ее вина в том, что она хранит верность своему мужу, — большое преступление в глазах дяди Вани и доктора Астрова. А ведь эта женщина вышла замуж по любви и, хотя теперь уже не любит Серебрякова, мужественно ухаживает за ним, стойко переносит вспышки его дурного характера, ночью не спит, подает ему лекарства.

При чем же здесь лень? В чем вообще она виновата? В том, что не хочет учить и лечить мужиков?

Да разве всякий обязан это делать — она ведь к тому же пианистка, хоть и не удавшаяся, где ей идти в народ? Она делает то, что может — пытается сохранить семью и, кстати, говорит замечательные слова о том, что «мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг…»

Словом, муж и жена Серебряковы оказываются не бездушными уродами, а такими же несчастными и одинокими людьми, как и все остальные в этой пьесе. Если вдуматься, то резкая граница пролегает не столько между «коренными» обитателями усадьбы и приезжими, сколько между мужчинами и женщинами. Все женщины ведут себя вполне достойно.

Няня всей душой переживает за свою несчастную воспитанницу, страдает из-за того, что происходит в доме, Соня работает не покладая рук. Даже бабушка, Мария Васильевна , так всех раздражающая, тоже ведь вполне симпатичная женщина. Стоит только отрешиться от раздраженных оценок Серебрякова и дяди Вани и подумать. Она вдова сенатора, но несмотря на это придерживается передовых взглядов — уже интересная деталь.

Мало того, эта пожилая женщина постоянно читает, переживает, размышляет над прочитанным, словом, как мы сегодня сказали бы, продолжает интересоваться общественными проблемами. Это же замечательно! Конечно, ей свойствен типичный старческий эгоизм, но ведь его можно истолковать и по-другому, у этой женщины умерла дочь, сын неудачник, а она не сдается, пытается чем-то заниматься.

На этом фоне и ее горячее восхищение профессором Серебряковым, между прочим, мужем ее покойной дочери, тоже может вызвать только сочувствие.

А что же мужчины? Профессор Серебряков беспрерывно переживает свое одиночество и, по крайней мере, в исполнении Игоря Иванова, свою сексуальную несостоятельность. Дядя Ваня — высокий, статный, красивый, только и говорит — как это, впрочем, водится у мужчин, населяющих нашу шестую часть суши, — о том, что его жизнь не удалась.

Он ведь мог стать Шопенгауэром или Достоевским, а помешал ему в этом профессор Серебряков. На самом-то деле понятно, что Иван Петрович Войницкий не состоялся по каким-то своим, внутренним причинам, но насколько легче свалить вину на другого. Этот симпатичный и милый комплексант, конечно, страдает от неразделенной любви, но думает только о себе. В финале пьесы, зная, что сердце Сони разбито так же, как и его, он, однако, говорит ей: «Дитя мое, как мне тяжело!» Понятно, кто кого должен жалеть, племянница дядю, а не наоборот — известно, кто у нас слабый пол.

И финальный монолог Сони, который Елена Калинина произносит так, что становится ясно — она сама не верит ни в единое его слово, — в то же время оказывается триумфом силы воли этой несчастной, обреченной на одиночество девушки.

И наконец, доктор Астров, абсолютно гениально сыгранный Петром Семаком. Ему-то, казалось бы, чего маяться? Он работает, лечит людей, сажает леса. Сколько бы он ни клялся, что никого не любит, одно воспоминание о больном, умершем под хлороформом, вызывает у него слезы. И что же?

Все равно — он оказывается абсолютно неспособен к нормальной жизни — не замечает любви хорошей девушки, не может по-человечески ухаживать за понравившейся ему женщиной, только напивается и рассуждает о том, как все у него не сложилось. Пьяный Астров в спектакле Додина совершенно удивительно поет «Вдоль по Питерской» — блестящий вставной эпизод, который просто не может не вызвать аплодисментов. Эта сцена со словами «ну поцелуй же ты меня, кума душенька», как будто предвосхищает тот поцелуй, который ему удастся получить от Елены Андреевны. Вообще сцены с поцелуями — две между Астровым и Еленой Андреевной, и одна, в которой дядя Ваня пытается поцеловать все ту же Елену Андреевну, — все три поставлены поразительно. В каждом случае — это удивительная пантомима, когда люди пытаются обняться, слиться, соединиться друг с другом — и не могут.

Все они обречены на вечное одиночество. Через неполных сто лет, примерно в то время, которое все пытался представить доктор Астров, Уильям Фолкнер закончит один из своих рассказов словами: «Спаси нас, Господь, несчастных сукиных детей» — можно подумать, что это сказано о пьесе «Дядя Ваня».