Большая победа маленькой антологии

Начнем по порядку: книга, выпущенная издательством «Время», называется «Абсолютное стихотворение». Подзаголовок рас­скажет, что это «маленькая антология европейской поэзии», которую составил писатель Борис Хазанов. В жанре антологии ничего необычного, кажется, нет, но это случай особый: в книжку составитель поместил… «абсолютные стихотворения» .

Строго по одному от каждого автора , обязательно на языке оригинала с подстрочным переводом и небольшим комментарием.

Эта строгость и обязательность тут же оборачивается странной произвольностью. Почему в эти четыре десятка вместе с Катуллом, Пушкиным и Гете попали мало кому известные Жоакен дю Белле или Карл Аугуст Георг Максимилиан фон Платен-Галлермюнде? Почему так разнится объем комментариев: Цветаевой, например, отдано чуть больше полстранички, Готфриду Бенну — три, а Паулю Целану — пять? И вообще — что становится предметом комментария?

Составитель то начнет перечислять обстоятельства жизни создателя стихотворения, то увлечется строфикой текста, то вдруг собьется на себя самого . Что расскажет составитель в следующей главке, заранее предугадать сложно. Впрочем, одна тема интересует его неизменно: чем болел и от чего умер поэт.

Мы узнаем, что вышеупомянутый дю Белле страдал прогрессирующей глухотой, а умер от инсульта, что Гельдерлин сошел с ума, что у Новалиса был туберкулез, а его возлюбленная «была трижды оперирована и пятнадцати лет скончалась», что хрупкий и болезненный Китс тоже не справился с чахоткой, а граф Платен не сумел перебороть своих гомосексуальных увлечений, что страдавший от бронхиальной астмы Алексей Толстой не рассчитал дозу морфия во время приступа, что у Рембо ампутировали бедро из-за саркомы, что Гейне скончался от спинной сухотки, Баратынский — от неясного лихорадочного припадка, Бодлер — от полученного в юности венерического заболевания, а затем и паралича, Рильке — от злокачественной болезни крови, Аполлинер — от испанки, Блок — от цинги, осложненной психическим расстройством и смертельным заболеванием сердца, Ходасевич — от рака поджелудочной железы, Багрицкий — от пневмонии.

Главка о Гете может вообще служить пособием по акушерству и неонтологии: «Роды были тяжелыми, ребенок, родившийся в глубокой асфиксии, был сочтен мертвым, как вдруг бабушка, хлопотавшая возле восемнадцатилетней родильницы, случайно заметила, что он дышит. Гете прожил восемьдесят два года». Здесь любопытно и совмещение информации в двух соседних предложениях. Отчасти и в огороде бузина, но как бы и в Киеве дядька — характерный прием автора-составителя.

Рассказ о Державине почему-то завершится так: «В имени Державина слышится слово «ржавый», и оно напоминает о державе». Говоря о Есенине, составитель не забывает упомянуть об «алкогольной депрессии», а потом добавляет: «подобно Блоку, Есенин ушел, когда в воздухе страны, которым он дышал, почувствовался избыток азота» . Примеры можно множить, но главное в другом: зачем все это нужно в качестве комментариев к стихотворениям, которые самим же составителем определены как «абсолютные»? Вот же, написано в предисловии : «Ему не нужен больше его создатель, не нужна история; абсолютное стихотворение существует само по себе».

Тогда зачем все эти медицинские и стиховедческие подробности, которыми пестрят комментарии? Так и кажется, что сами по себе существуют в этой книге разные ее части: тексты поэтов — отдельно, комментарии составителя — отдельно. И замысел ее — сам по себе, отдельно от воплощения…

Почему же тогда от книги этой не оторваться? Почему испытываешь к ее составителю приязнь и интерес, несмотря на желание оставлять на каждой странице «отметку резкую ногтей»? Потому что он в высшей степени оригинален и свободен, и в этой своей творческой свободе выражается искренне и полно.

И постоянно ставит тебя в тупик — выбором поэтов, выбором стихов, выбором слов об этих стихах.

Но главное — он сразу завораживает тебя идеей своей антологии, которая делает малосущественными все вопросы, сформулированные нами выше, и отменяет все придирки. Идеей простой и красивой: собрать под одной обложкой стихи, которые лично тебе кажутся абсолютными. Здесь слова лично тебе являются ключевыми. Я уже чувствую, что составитель подарил мне, учителю, задание для моих учеников, что я уже начинаю внутри произносить его так, как будто я стою перед классом. Отличная идея для того, что сейчас называют проектом: собери, скомпонуй и коротко объясни выбор любых стихотворений, которые ты готов лично для себя признать абсолютными.

Но что такое, наконец, абсолютное стихо­творение? Как ответить на этот вопрос ученикам? Составитель готов прийти на помощь. Вот его объяснение придуманного им же термина:

«Абсолютное стихотворение замкнуто в самом себе, и любое комментирование, любой анализ, который стремится взломать эту замкнутость, в конечном счете обречены на неудачу; абсолютное стихотворение остается не­уловимым; в нем самом все сказано; истолковать его до конца, исчерпать его «смысл» — невозможно: он теряется в анфиладе зеркал. Однако стихотворение было к кому-то обращено: к самому поэту, к друзьям, к возлюбленной, к неопределенному читателю или слушателю; теперь оно обращено к нам, никогда не видевшим поэта, не слышавшим его голос, и хотя традиционное познание поэзии ставит своей целью поместить его в контекст эпохи, биографии автора и литературной истории, дело обстоит как раз наоборот: абсолютное стихотворение становится точкой отсчета. Сведения, которые можно из него почерпнуть, — своего рода снисходительность, оказанная любознательному читателю; абсолютное стихотворение творит эпоху и воскрешает смутный облик поэта.

Ему не нужен больше его создатель, не нужна история; абсолютное стихотворение существует само по себе.

Абсолютное стихотворение есть тот единственный случай, когда знак всецело становится смыслом, а смысл предстает как гармония всех компонентов стиха — гармония значения и звучания. Его совершенство исчезает в нем самом. Высшее искусство состоит в преодолении искусства.

Абсолютная поэзия всегда производит впечатление чего-то естественного, самородного, существующего изначально — и оттого кажется сверхъестественным: согласно архаическому поверью, о котором упоминает Эмиль Чоран, поэзия — это ветер из обители богов».

Замечательное толкование: одновременно и ускользающее от определенности, и дающее в руки больше того, что просил, и томящее недосказанным. Эти слова зовут за собой. В этом, пожалуй, и состоит большая победа маленькой антологии: она сама становится точкой отсчета, побуждает читателя припоминать свои «абсолютные стихотворения» и хотя бы мысленно составлять из них собственный сборник.

А учителя-словесники могут использовать это свойство антологии в своих корыстных методических целях.