Человеческая природа в «интеллектуальной прозе» XX века

Для европейской культуры традиции XX века характерен пересмотр доминировавшей ранее в общественном сознании концепции человеческой природы. Со времен Ренессанса и эпохи Просвещения в сознании европейской интеллигенции (при всем многообразии индивидуальных исканий) установился своего рода незыблемый ценностный фундамент, представляющий собой совокупность не подлежащих сомнению гуманистических идей, наполненных верой в совершенство человеческой природы, способность человека адекватно познавать мир и переустраивать его в соответствии со своими идеалами — идеалами Истины, Добра и Красоты.

Все беды — лишь от того, что сам человек «не понимает» своих интересов, что некие невесть откуда взявшиеся условия (социальная несправедливость, словно бы навязанная человеку кем-то извне, личная несвобода и т. д.) мешают человеку проявить себя в полной мере. Разумеется, эта концепция человека реализовывалась в самых разных вариантах, порой даже ставилась под сомнение, порой против нее бунтовали — и все-таки именно она была доминирующей на протяжении многих веков. По мнению известного современного культуролога Ю. Давыдова, под знаком подобной концепции человека европейская культура развивалась с середины XIV и по конец XIX века: «Но когда век этот, переживший уже свои официальные похороны (ими была первая мировая война), в последний раз взглянул вокруг себя — на месте лелеемого им царства Истины, Добра и Красоты он увидел одни лишь развалины». Был ренессансный гуманизм. Он воспел человека как такового, человека во всех его проявлениях. Но раскрепощенный и тысячекратно воспетый ренессансный человек явил себя в образах Цезаря Борджиа и графа Ченчи. Был период «отрезвления» — и Шекспир от ренессансного восхищения человеком приходит к концепции трагического гуманизма: в своей «Мере за меру» он уже в отчаянии сравнивает человека со «злой обезьяной», над которой «плачут ангелы». Была эпоха Просвещения, и ренессансные ценности, в чуть измененном виде, были «реабилитированы»: человек есть «кака», все его пороки — плод несовершенного социального устройства (абсолютизм, феодализм и т. д.), и царство Истины, Добра и Красоты достижимо при условии исправления пороков социального устройства. Человек освободился от феодальных пут. Человек получил личную независимость, право свободного выбора.

Но «золотой век» не наступил и после этого — и теперь уже все отчетливее становилось понимание многими европейскими интеллигентами того, что в основе практически непреодолимого несовершенства земного бытия в значительной степени лежит несовершенство самой человеческой природы. Мучительный процесс осознания человеком несовершенства собственной природы затянулся намного десятилетий, но особенно бешеное ускорение этому процессу придали трагические катаклизмы XX века -. вначале первая мировая война, потом — победа нацизма в Германии и вторая мировая война…

В результате, с одной стороны, стали появляться концепции, развенчивающие гуманистическую культурную традицию, но, с другой стороны, сама гуманистическая традиция обогатилась усвоением нового знания о человеке: несколько экзальтированный ренессансный гуманизм, базирующийся на признании чуть ли не изначального совершенства человеческой природы, стал постепенно перерастать в гуманизм, вбирающий в себя трагическое знание о человеческом несовершенстве — но оставшийся гуманизмом. Человеческая природа, в том числе и ее звериный компонент, стала в XX веке объектом интенсивного научного исследования.

Интерес к человеческой природе отразился и в «интеллектуальной прозе» XX века. При общем пришедшем в культуру XX века мотиве разочарования в человеческой природе были, конечно, и писатели, демонстративно противопоставившие этому разочарованию идею человека как «прекрасного животного».

В этом плане очень представительно творчество талантливого английского писателя Д. Г. Лоуренса (1885-1930) — одного из последних романтических певцов, который был убежден в том, что источник всех зол — сковывающее влияние на изначально совершенную человеческую природу всего, что связано с цивилизацией, — и промышленности, и религии, и науки. Лоуренс считал, что благодаря этому человек утрачивает свою гармоничность и цельность.

Но, увы, история все более и более ясным делала несоответствие реального «природного начала» в человеке тому идеализированному «природному началу», которое стояло перед глазами Лоуренса. И уже после смерти Лоуренса, в 1936 г., его близкий друг, талантливейший английский писатель О. Хаксли вкладывает в уста «автобиографического героя» своего романа «Слепой в Газе» следующие рассуждения: «…Лоуренс никогда не смотрел в микроскоп, никогда не видел биологическую энергию в ее основном нерасчлененном состоянии. Он и не хотел смотреть, он отрицал принцип микроскопа, опасаясь того, что перед ним может открыться.

И у него были основания опасаться. Эти — друг под другом — бездны безличности, неукротимо надвигающиеся, — они бы ужаснули его». Голдинг — признанный мастер романа-притчи: в его романах моделируется явно неправдоподобные ситуации, в которых «в лабораторных условиях» проверяется человеческая природа.