Человек и человечество в древнегреческой культуре

Понятие личности входит в культуру любого народа лишь на определенном этапе развития. В первобытном обществе (по крайней мере на ранних стадиях его развития) человек вообще не осознавал или почти не осознавал своего «Я». Он был слит со своей общностью (стадом ли, племенем ли), он растворялся в ней без остатка — и даже не думал об этой «растворенности». Тогда, разумеется, и проблемы, вынесенной в заглавие данного раздела, просто не могло возникнуть. Разговор о каких-либо правах личности может начаться лишь тогда, когда в ту или иную культурную традицию войдет само понятие личности.

В менталитет древних греков понятие личности вошло на достаточно раннем этапе развития их культуры. Уже сам факт того, что античные боги из просто грозных верховных существ с неясными очертаниями постепенно превратились в носителей сугубо индивидуальных качеств, индивидуальных характеров, индивидуальных судеб, свидетельствует о том, что уже на «мифологическом» этапе своего развития древние греки осознавали индивидуальность, неповторимость отдельного «Я». Ведь в конце-концов на вымышленный Олимп они проецировали свое собственное жизнеустройство. В относительно же поздних мифах появляются уже земные люди, которые осмеливаются противопоставить богам, значит, и незыблемому миропорядку, свое собственное неповторимое «Я». Древние греки относились к таким людям с почтительным ужасом.

Именно за непокорность божественной воле обречены были нести в царстве Аида бремя вечных мук коринфский царь Сизиф и правитель города Сипила Тантал. Сизиф был славен своей хитростью, благодарая которой скопил неслыханные богатства (хитрость в данном случае — это тоже уже сугубо индивидуальная черта Сизифа). Но пришло время смерти, и по душу Сизифа был послан бог смерти Танат. Однако чересчур возгордившийся Сизиф решил, что способен обмануть даже богов и отвести от себя самой судьбой предначертанный конец. И действительно, удалось Сизифу обмануть бога смерти Таната и заковать его в оковы, в результате чего на земле люди перестали умирать. Это, конечно, было непорядком и не устраивало богов. Танат был освобожден богом войны Аресом и исторг душу Сизифа. Но и в подземном царстве Сизиф не смирился со своей долей и вновь обманул Таната. Отпросившись на время из царства Аида, чтобы принести подземным богам богатые жертвы, Сизиф вернулся на Землю и, в изложении Н. А. Куна, «остался в пышном дворце своем и весело пировал, радуясь, что один из всех смертных сумел он вернуться из мрачного царства теней».

Ну могли ли бессмертные боги простить подобную наглость? И после того, как душа Сизифа была исторгнута окончательно, он был, в назидание другим, «осужден вскатывать на высокую, крутую гору громадный камень. Напрягая все силы, катит его в гору Сизиф. Пот градом струится с него от тяжелой работы. Все ближе вершина; еще усилие, и окончен будет труд Сизифа; вырывается из рук его камень и с шумом катится вниз, подымая облака пыли. Снова принимается Сизиф за работу.

Так вечно катит камень Сизиф, и никогда не может он достигнуть цели — вершины горы». Отсюда и пошло выражение «Сизифов труд». Хотя, впрочем, эта кара хоть и жестока, но она не убивает до конца свободной воли Сизифа. Ведь он и в жизни мечтал совершить невозможное — обмануть саму смерть — до самого последнего момента надеялся на это, но в конце концов был побежден. Вот и в загробной жизни он сам (никто его не подгоняет), напрягая все силы, вскатывает камень в гору. До тех пор пока он это делает в его душе живет надежда.

В этой каре словно бы в назидание другим навечно запечатлелись сам бунт Сизифа (он вскатывает камень, который тут же скатываается вниз) и изначальная обреченность этого бунта. Много веков спустя, уже в XX веке, А. Камю будет рассматривать труд Сизифа как форму бунта — пусть даже обреченного.

А откуда пошло выражение «Танталовы муки»? Выражение это связано с именем другого обитателя мифологического мира древних греков, правителя города Синила Тантала, сына Зевса и смертной женщины, владельца неисчислимых богатств и любимца богов. В изложении Н. А. Куна, «боги смотрели на своего любимца как на равного себе». В его дворце небожители останавливались во время своих «командировок» на Землю — и достаточно весело проводили там время. Танталу удавалось даже доставать пищу, предназначенную только для богов, — амброзию и нектар. Да, боги смотрели на него как на равного себе.

Но значило ли это в глазах древних греков, что и он сам по этой причине мог смотреть на себя как на богоравное существо? Вовсе нет. Что дозволено богам — то не дозволено смертным. А Тантал не понимал этой разницы — и, возгордившись, начал раздавать своим смертным друзьям амброзию и нектар, а затем начал разбалтывать людям тайны олимпийских богов. Наконец, желая утвердить своевсевластие, надругавшись и над человеческой моралью, и над богами, пригласил богов на лир и подал им мясо своего сына Пелопса. Но боги разгадали тайну кушанья, которое подал им Тантал. Не столько за жестокость его наказали (в конце концов страшные деяния лежали и на совести самих олимпийских богов, и не были они, увы, хранителями человеческой нравственности в нашем понимании), сколько за надругательство над богами. Тантал, в изложении Н. А. Куна, «несет ужасное наказание. Мучимый жаждой и голодом, стоит он в прозрачной воде.

Она доходит ему до самого подбородка. Стоит ему лишь наклониться, чтобы утолить свою мучительную жажду. Но едва наклоняется Тантал, как исчезает вода, и под ногами его лишь сухая черная земля. Над головой Тантала склоняются сочные фиги, румяные яблоки, гранаты, груши и оливы; висят низко над головой, почти касаются его волос тяжелые, спелые гроздья винограда. Изнуренный голодом, протягивает он руки за прекрасными плодами, но налетает порыв ветра и высоко уносит плодоносные ветви. Не только голод и жажда терзают Тантала, вечный страх сжимает его сердце. Над его головой нависла скала, едва держится она, грозит ежеминутно упасть и раздавить своей тяжестью Тантала. Так мучается царь Синила, сын Зевса, Тантал в царстве ужасного Аида вечным страхом, голодом и жаждой». Вот это и есть Танталовы муки.

А вот миф о Ниобе. С огромным сочувствием описана в мифе дочь Тантала Ниоба, счастливая мать семи сыновей и семи дочерей, которые были «прекрасны, как юные боги». Тантал был детоубийцей; для Ниобы весь смысл Жизни заключался только в ее детях. Но Ниоба, как и Тантал, совершила непростительный в глазах богов грех — гордая своими детьми, Ниоба забыла, кому этим обязана, и дерзко отказалась приносить жертвы богине Латоне и ее детям — Аполлону и Артемиде.

А это богами и прощается; и потому дети гордой Ниобы были убиты, а сама оцепеневшая от горя Ниоба стала символом вечной скорби. По мере формирования городов-государств в культуру древних греков стало входить осмысление другой проблемы — проблемы места отдельной личности внутри объемлющих ее человеческих сообществ — рода с одной стороны и государства — с другой. Наряду с этим возникла и проблема выбора приоритетов — каков может быть достойный выход, например, в ситуации, когда сталкиваются долг перед родом и долг перед государством? Обе эти проблемы нашли отражение в трагедии Софокла «Антигона», написанной в 441 г. до н. э. Здесь личная правда героини и ее долг перед родом вступают в противоречие с государственным интересом. Вообще проблема трагического противостояния личности и объемлющего ее целого стала одной из «стержневых» для мировой культуры проблем. В античности осмысление этого противостояния отразилось в противостоянии двух философских направлений.

Крайний антииндивидуализм, лежащий в фундаменте платоновского «идеального государства», а также философия Аристотеля, создавшая систему координат, в рамках которой, по характеристике великого русского философа С. Л. Франка, «не общество производно от человека, а, напротив, человек произволен от общества; человек вне общества есть абстракция, реально столь же невозможная, как невозможна живая рука, отделенная от тела, к которому она принадлежит».

И философия Эпикура, провозглашающая самоценность отдельного человека. Впоследствии осмысление этой проблемы в разных вариантах станет достоянием практически всех направлений философского и художественного освоения бытия: европейское средневековье внесет в осмысление этой проблемы идею религиозного аскетизма.

Осмысляется эта проблема и Пушкиным — автором «Медного всадника», и Л. Н. Толстым — автором «Войны и мира». Трагические потрясения XX века определили центральное место этой проблемы в системе взглядов многих писателей XX века.