Детские образы в произведениях Грина

Грин дает своим героям всю полноту переживаний, рисует напряженность всех их душевных сил, ставит их перед читателем в момент решения серьезнейшей и сложнейшей ситуации. «Я люблю людей,- говорил Грин,- с большим, сильным характером, люблю страсти в их вершине, в температуре не менее сорока одного. Я люблю, чтобы герои мои умирали от больших волнений. Я всегда проверяю свои вещи — нет ли в их сосудах склероза?» Правда, свое умение вести психологический анализ Грин чаще всего обращает не на человека в целом, не на всю систему его психологии, а на отдельные черты характера и поступков человека. Но это не случайно, не от неумения охватить всю совокупность духовной жизни своих героев. Грин сознательно сужает рассматриваемую проблему до предела, оставляя выпуклой лишь ту деталь, ради которой написан весь рассказ, чтобы сосредоточить внимание читателя именно на том главнейшем, что решает судьбу героя. Все остальное — только фон для более выразительной подачи этой детали. Часто эта деталь даже вынесена в заглавие. В самом деле: почему рассказ называется «Ветка омелы»?

Ведь это всего лишь название кабачка, только походя упомянутое в рассказе три или четыре раза, а главное — воля человека, сдержавшего свое слово. Но веточка омелы является символом чистоты, и этим символом назван рассказ; или рассказ «Четырнадцать футов», это всего лишь раз упомянутая в тексте ширина трещины в горах, которая к идее рассказа, казалось бы, не имеет отношения, но пропасть шириной в четырнадцать футов оказалась той гранью, которая решила судьбу двух друзей, и это отразилось в заглавии рассказа. Грин обладал очень зорким зрением художника. Посмотрите, как точно, подметив мельчайшие элементы движения, описал он отросток лианы, обвивающийся вокруг мачты: «Легкий набег ветра привел в движение эту перепутанную по всему устойчивому на их пути армию одаренных солнцем спиралей и листьев. Один завиток, раскачиваясь взад-вперед очень близко от клотика грот-мачты, но повис вертикально, когда ветер спал, а остался под небольшим углом, как придержанный на подъеме маятник. Он делал усилие. Слегка поддал ветер, и, едва коснувшись дерева, завиток мгновенно обвился вокруг мачты, дрожа, как струна». Написать так мог только тот, кто не просто видел, а внимательно наблюдал за малейшим движением растения.

Но недаром говорится, что для художника мало смотреть, нужно и уметь видеть, и вот это умение видеть — одна из характерных особенностей Грина. Недаром он писал: «Рассматривание предметов есть очень определенное и сильное удовольствие зрения. Искусство смотреть еще не нашло своего законодателя. В неразвитой степени — безотчетная потребность, в сильной оно сознательно и разборчиво, как балованная невеста. Почти можно принять за правило, что, мысленно продолжая жизнь вещи в отношении ее к себе,- как бы владея ею,- смотрящий играет ассоциациями, обнаруживая тем качество своего зрения — внутреннего и внешнего, потому что внешнее зрение служит внутреннему сложным световым двигателем». Здесь очень характерны последние слова о связи «внешнего зрения» с «внутренним», т. е. с эмоциями, возникающими у человека, рассматривающего какой-либо предмет.

Но почему писатель считает, что человек способен делать чудеса? Вспомните описание скульптуры «Бегущей». О ней рассказано так, что главным являются не складки мрамора, не детали, не мастерство скульптора, а то, что видит за всем этим наблюдатель: «Скульптор делал ее с любовью. Я видел это по безошибочному чувству художественной удачи. …Я видел, что ее дыхание участилось… Он (скульптор) дал ей одежду незамечаемой формы, подобной возникающей в воображении,- без ощущения ткани… выражение стройной отталкивающей ноги передавалось ощущением, чуждым тяжести… Ее лицо улыбалось. Тонкие руки, вытянутые с, силой внутреннего порыва, которым хотят опередить самый бег, были прекрасны. Одна рука слегка пригибала пальцы ладонью вверх, другая складывала их нетерпеливым, восхитительным жестом душевной игры».

Грин говорил, что в оценке возможностей человека его многому научило посещение лепрозория. Он хотел видеть, какова сила моральной выносливости человека, знающего, что он обречен, и говорил после посещения больницы: «Вывод был таков: очевидно, бывает и так, что от самого человека зависит испытывать счастье или горе; научись только так или иначе настраивать свое воображение», и писатель «внутренне восторгался силой духа, которая позволяла этим людям петь веселые песни, выращивать прекрасные цветы и даже писать лирические стихи».

И эта мысль проходит через многие произведения Грииа. Так, Артур Грэй в феерии «Алые паруса» говорит, что именно благодаря Ассоли, ее глубочайшей убежденности в исполнении мечты он понял «одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками». Причем именно чудеса, а не какие-то обычные, житейские вещи: «Когда для человека главное — получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии».

И сам писатель в творчестве следовал этому девизу. «Я настолько сживаюсь с моими героями,- говорил он,- что порою и сам поражаюсь, как и почему не случилось сними чего-нибудь на редкость хорошего! Беру рассказ и чиню его, дать герою кусок счастья — это в моей воле. Я думаю: пусть и читатель будет счастлив!»