Филипп Филиппович Преображенский

Прототипом профессора Преображенского послужил дядя Булгакова, брат его матери Николай Михайлович Покровский, врач-гинеколог. Обстановка его квартиры по адресу: Пречистенка, 24 в деталях совпадает с описанием квартиры профессора. Сохранилась колоритная характеристика Н. М. Покровского в воспоминаниях первой жены писателя Т. Н. Лаппа: «Я как начала читать «Собачье сердце», сразу догадалась, что это он. Такой же сердитый, напевал всегда что-то, ноздри раздувались, усы такие же пышные были.

Вообще, он симпатичный был. Он тогда на Михаила очень обиделся за это. Николай Михайлович долго не женился, но очень любил ухаживать за женщинами отличался непокладистым, вспыльчивым характером». Профессора Филиппа Филипповича Преображенского мы видим глазами Шарика: «Дверь через улицу в ярко освещенном магазине хлопнула, и из нее показался гражданин.

Именно гражданин, а не товарищ, и даже вернее всего — господин. Ближе — яснее — господин. Вы думаете, я сужу по пальто? Вздор.

Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят А вот по глазам — тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза — значительная вещь! Вроде барометра. Все видно — у кого великая сушь в душе, что ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню.

Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет…» «Загадочный господин» поражает Шарика всем: «Вот это личность! Что это за такое лицо, которое может псов с улицы мимо швейцара вводить в Дом жилищного товарищества? Посмотрите, этот подлец — ни звука, ни движения!» Кажется, ничто не может вывести из равновесия профессора, только, когда он узнает, что в третью квартиру поселили «четыре штуки» жил товарищей, «глаза его округлились, и усы встали дыбом — Боже мой!

Воображаю, что теперь будет в квартире!» — с ужасом восклицает он. А в квартире, как и в доме, а впрочем, и во всей стране, началась разруха. Знаменитый монолог Филиппа Филипповича о разрухе: «Это — мираж, дым, фикция! Что такое эта ваша «разруха»? Старуха с клюкой?

Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует! Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха! Если я, ходя в уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной получится разруха.

Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах!» В начале 30-х годов в московской Мастерской коммунистической драматургии была поставлена одноактная пьеса Валерия Язвицкого «Кто виноват» , где главным действующим лицом была древняя скрюченная старуха в лохмотьях по имени Разруха, мешающая жить семье пролетария. Советская пропаганда действительно делала из разрухи какую-то мифическую неуловимую злодейку, стремясь скрыть, что ее первопричина — политика большевиков, военный коммунизм, то, что люди отвыкли честно и качественно работать и не имеют стимулов к труду. Единственным лекарством против разрухи Преображенский признает обеспечение порядка, когда каждый может заниматься своим делом: «Городовой!

Это, и только это! И совершенно не важно, будет ли он с бляхой или же в красном кепи. Поставить городового рядом с каждым человеком и заставить этого городового умерить вокальные порывы наших граждан Я вам скажу что ничего не изменится в нашем доме, до тех пор, пока не усмирите этих певцов! Лишь только они прекратят свои концерты, положение само собой изменится к лучшему!» Профессор — труженик, и хотя он живет в семи комнатах, что кажется жилтоварищам неописуемой роскошью, назначение каждой рационально, и по мнению писателя, так и должен жить нормальный человек: спать в спальне, обедать — в столовой, а оперировать — в операционной. Сознание «новых» людей не сформировано культурой человеческих потребностей, культурой быта.

Главное для них — все поделить, нанести кирпича, поставить перегородки, убрать ковры и цветы с лестницы, т. е. изменить мир по-своему, по-пролетарски. Первая встреча с «четырьмя штуками» жил товарищей закончилась победой Филиппа Филипповича, профессор торжествует. Работница, пол которой не смог определить Преображенский, хочет как-то оправдать цель визита и предлагает профессору «несколько журналов в пользу детей Франции. — Нет, не возьму, — кротко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы — Вы не сочувствуете детям Франции? — Нет, сочувствую. — Так почему же? — Не хочу».

В этом эпизоде очень ярко выражены взгляды Филиппа Филипповича. Он открыто, без тени страха заявляет: «Да, я не люблю пролетариата», — что, безусловно, в те времена было весьма опасно, как шутливо замечает Борменталь, его «следовало бы арестовать». Жизнь Филиппа Филипповича кажется шикарной даже Борменталю, тем более Зине и Шарику. Это нормальный быт: «на разрисованных райскими цветами тарелках с черной широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри. На тяжелой доске — кусок сыру в слезах, и в серебряной кадушке, обложенной снегом, икра Посреди комнаты тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар, и три темных бутылки.

Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало — А водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать — это во-первых, — наставительно перебил Филипп Филиппович, — а во-вторых, Бог их знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать, — что им придет в голову? Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только не дорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими».

Весь уклад жизни в новом обществе вызывает протест профессора: «И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет никаких не читайте». От них, по мнению Преображенского, происходит понижение рефлексов, скверный аппетит, угнетенное состояние духа. Перед читателем умный, добрый, но язвительный человек, лояльно относящийся к происходящему, но явно не поддерживающий существующую власть, с ее законами, нормами жизни, «культурой», человек, способный анализировать происходящее и умеющий приспособиться к существующим условиям в нужной для него степени. Но как меняется портрет этого степенного «барина», когда рушится главное — дом: «Пропал Калабуховский дом! когда эти баритоны кричат: «Бей разруху!», я смеюсь. Клянусь вам, мне смешно!

Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот когда он вылупит из себя галлюцинации, а займется чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удастся, доктор, и тем более людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор не совсем уверенно застегивают свои собственные штаны!

Ястребиные ноздри его раздувались». Тема дома проходит через все творчество М. А. Булгакова. И в «Белой гвардии», и в «Мастере и Маргарите» она является лейтмотивом произведений.

В «Собачьем сердце» профессор с болью смотрит на происходящее, он не равнодушен, он живет в реальном мире, а не в мире «Аиды», хотя и с удовольствием напевает любимый мотив из этой оперы. И никакой контрреволюции, по мнению профессора, в его словах нет, «в них здравый смысл и жизненная опытность…». Он работает и не любит бездельников . «Успевает всюду тот, кто никуда не торопится. Конечно, если бы я начал прыгать по заседаниям и распевать целый день, как соловей, вместо того, чтобы заниматься прямым своим делом, я бы никуда не поспел.

Я сторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буду оперировать. Вот и хороню — и никаких разрух…» Человеческое и политическое кредо Преображенского, а вместе с ним и Булгакова, ясно: и героя повести, и автора волнует одно и то же — мир, в котором они живут, который они хотят сделать лучше, изменив человека. А как можно воспитать человека?

И здесь у профессора есть ответ, только верный ли? «Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждаю, утверждал и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет.

Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный или даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему», — заявляет профессор, объясняя, возможно, позицию М. Булгакова, который хотел «встать бесстрастно над красными и белыми». Главное для писателя — любовь к человеку и вера в него.

Символично и то, что с появлением в доме преобразованного Шарика, все пошло вверх дном, в доме начала воцаряться «разруха»: нарушен размеренный Порядок жизни, человеческих отношений, даже речь профессора приобретает новые обороты, нервные интонации : «Убрать эту пакость с шеи. Вы… ты… вы посмотрите на себя в зеркало — на что вы похожи! Балаган какой-то! окурки на пол не бросать, в сотый раз прошу. Чтобы я больше не слышал ни одного ругательного слова в квартире.

Не плевать! С писсуаром обращаться аккуратно. С Зиной всякие разговоры прекратить! Она жалуется, что вы в темноте ее подкарауливаете. Смотрите!

Кто ответил пациенту «Пес его знает»? Что вы, в самом деле, в кабаке, что ли?» И доктор Борменталь и Филипп Филиппович в конце концов понимают свою ошибку — сделать из нечеловека человека невозможно. Процесс деградации Шарикова под воздействием Швондера становится необратимым, воспитание не помогает, природа и среда, в которой вырос и развивался индивид, — берут свое, он не подлежит исправлению. И только тогда, когда обратное преображение произошло, жизнь вернулась в свою колею: «Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича.

Он вышел в известном всем лазоревом халате, и тут же все могли убедиться сразу, что Филипп Филиппович очень поправился за последнюю неделю. Прежний, властный и энергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночными гостями и извинился, что он в халате». Вернулся прежний Филипп Филиппович, опровергший миф о «новом человеке», о возможности его формирования как с помощью ласки, так и с помощью террора.