Философские вопросы в драме «Жизнь есть сон»

В пьесе «Жизнь есть сон» внедрены ведущие мировоззренческие и художественные принципы и черты барокко. Прежде всего это неограниченная универсальность, космические масштабы, которыми свободно оперирует Кальдерой. Так, изображая ужасное затемнение Солнца (как зловещее увещевание, лихой знак), что было в самый раз в день рождения Сехисмундо, кисть художественного воображения драматурга делает воистину грандиозные мазки, назначая на роль актеров в этом космическом спектакле Солнце, Луну и Землю:

…Кровь лить, стало Солнце
С Луной в страшном поединке.
За барьер избрав Землю,
Двое светил небесных
Бились, лучи скрестив,
Как на саблях огромных…
В этот же день,
который от боли корчился,
Жара солнечного полудня,
Сехисмундо родился.

И в знаменитых пышных барочных метафорах тоже ощущаются какие-то космические измерения:

Виднеется карта мира в осиянные,
Ведь Земля — это тело,
Огонь — это сердце, которое затрепетало,
Дыхание — ветер, море — белая пена,
И весь этот хаос вижу я, человек,

Так как телом, пеной и души горением
Это моря, ветра и Земли создание

Подобное видение нашей планеты находим в прадавних мифах разных народов мира, например в троянском цикле эллинских мифов, с которыми вы ознакомились в восьмом, классе, — вспомним жалобу Землигеи на то, что люди царапают ее тело плугами, которая подтолкнула ее внука Зевса к решению Троянской войны. Интересной есть наличие в произведении другой любимой метафоры барокко — «жизнь — это театр», как говорилось, созвучно надписи на театре Шекспира «Глобус»: «Весь мир лицедеи». У Кальдерона читаем подобную мысль:

Пусть на сцене в просторном
Этом театре мировом
Уже в оформлении новом
Разыграется картина,
Месть Сехисмундо сына
С триумфом боевым

Часто определенное исследователями стремление поразить читателя, подействовать на аудиторию, подчинить ее своему влиянию присущее искусству барокко, ощутимое в драме в том, что обычные слова часто заменяют чрезмерно пышными развернутыми метафорами. Так, в самом начале произведения обращения Росауры к своему коню, которое могло бы уместиться в короткую фразу: «Куда ты спешишь, мой конь?», превращается в пышный, пафосный монолог:

О гипогриф яровой,
Который примчался ветру к паре,
Куда на горе нашей,
Безчешуйная рыба и бескрылая птаца,
Мой коню, в неистовстве том
По лабиринту путаному, крутому
Этих скал отвесных и голых
Летишь сквозь заросли, словно в набат?

Причем сугубо в информативном плане такая замена абсолютно ничего не дает, это декоративный, «завораживающий» читателя художественный прием, который и вдобавок замедляет чтение и где-то даже сбивает с толку его, так как это настоящая загадка. Тем не менее это и является проявлением поэтики барокко. Оказывает содействие популярности произведения Кальдерона и афористичность его языка. Мудрые жизненные поучения представленные в совершенной форме: «Кто от беды бежит — беду встретит»; «Что сохранял я, то и потерял»; «Кто от смерти удирает, тот скорее ее найдет»; «Предатель больше не нужен во время, когда прошла измена» и т. п. Надо подчеркнуть и поэтическое мастерство Кальдерона. Его стихи завершены, они являются образцом испанского стихосложения. Недаром же знаменитый испанский поэт Ф. Г. Лорка захватывался ими.

Как видим, Кальдерон поднимал общечеловеческие, «вечные» проблемы: кто такой человек в этом мире? Может ли она влиять на свою судьбу? Может ли обесчещенный человек считаться человеком? Чего в человеке больше — божественного или животного? Как ему не превратиться на зверя? Относительно последнего вопроса, то он есть основным и в XX столетии, когда человечество разделилось на тех, кто вместе со своими обреченными учениками добровольно шел к построенным фашистами газовых камер, и тех, кто обрекал миллионы себе подобных на костры бухенвальдов и хиросим. Хотя все они рождены людьми. Итак, драма Кальдерона есть актуальной и ныне.

Как-то один художник сказал, что выдающийся испанец Мигель Сервантес находится на небе возле престола самого Бога и по сей день с кроткой печальной улыбкой ждет, кто же из людей в конце концов по-настоящему поймет и разгадает его роман «Дон Кихот»…
Никарагуанский поэт Рубен Дарио так же вообразил себе другого испанца, Кальдерона, которому посвятил стих:

Из Ваших слов «жизнь — это сон»
Вижу я, что благотворный,
Мудрый и знающий человек
Вы, дон Педро Кальдерон.
Итак, отдав свой поклон,
Я скажу Вам, как никому,
Что жизнь не сон, и потому
Вы кипите оттуда, мастак,
Из тех, кто говорит, что это так
В мире нашем малом.
Перевод М. Литвинца

Как отмечалось, искусству барокко присуща склонность к употреблению антитезы, «поэтика контрастов». В драме «Жизнь — это сон» имеющийся целый ряд стержневых антитез (внедренных преимущественно в антонимичных парах), которые пронизывают весь текст произведения: «человек — зверь»; «свобода — неволя»; «добро — зло»; «дворец — башня»; «жизнь — смерть»; «колыбель — гроб» и т. п. Последняя антонимичная пара в произведениях Кальдерона особенно значащая. Колыбель (как символ начала человеческой жизни) и гроб (как символ ее конца) является любимой эмблемой барокко и особенно его драматургии. Так, во время спектаклей пьес Кальдерона с одной стороны сцены часто выставляли колыбель, а с другой — гроб как аллегорию жизненного пути человека (от начала до конца — от колыбели до гроба — от «А» до «Я» — от «альфы» до «омеги»).

Следующей чертой драмы «Жизнь есть сон» есть умелое использование традиций и достижений мировой литературы и культуры, с которой Кальдерон был хорошо знаком. Его произведение интеллектуально, в нем свободно обыгрываются мотивы мировой мифологии и литературы. Так, слугу, который потонул, так как его выбросил в окно Сехисмундо, Кларин сравнивает с персонажем эллинской мифологии Икаром, который упал в море, когда солнце, к которому он весьма приблизился, растопило ему крылья, слепленные Дедалом из воска.