Флобер и Вторая империя. Жизнь и становление художника

Флобер четко представлял свое историческое место в истории французской литературы. Восхищаясь Бальзаком, его глубоким пониманием своей эпохи, Флобер проницательно заметил, что великий романист умер в тот исторический момент, когда общество, которое он великолепно знал, начало клониться к закату. «С Луи-Филиппом ушло что-то такое, что никогда не возвратится, — писал Флобер Луи Буйле, узнав о смерти Бальзака. — Теперь нужна другая музыка».

Ощущение того, что он живет в ином мире, чем Бальзак, в мире, требующем от художника иной позиции, иного отношения к материалу, присуще Флоберу в высшей степени. В одном из писем он обронил такую принципиально важную для понимания его творчества фразу: «Реакция 1848 года вырыла пропасть между двумя Франциями».

Этой пропастью Флобер отделен от Стендаля и Бальзака.

Подобное утверждение вовсе не означает, что Флобер отрицал сделанное его великими предшественниками. Можно даже сказать, что в созданном им типе романа воплотились многие достижения французского реализма первой половины века. Но в то же время флоберовская концепция искусства, как и сами его произведения, могла возникнуть только во Франции, пережившей трагедию 1848 г.

Сложность и драматическая противоречивость нового этапа в развитии духовной жизни страны получили в прозе Флобера и поэзии Бодлера и других «проклятых» поэтов этой поры свое наиболее полное выражение.

Произведения Флобера с неумолимой последовательностью и художественной силой выражают неприятие писателем мира буржуазной Франции, и в этом он остается верен социальному пафосу романов Стендаля и Бальзака. Но, наблюдая измельчание и вырождение того общества, становление и упрочение которого описали реалисты первой половины века, Флобер в отличие от них оказывается чуждым пафосу утверждения. Все, что он видит вокруг себя, внушает ему мысль о ничтожности, глупости, убожестве мира, где господствует преуспевающий буржуа. Современность мыслится им как конечный этап развития, и неспособность увидеть перспективу становится характерной чертой его концепции исторического процесса. И когда, стремясь спастись от жалкого меркантилизма и бездуховности современного общества, Флобер погружается в прошлое, то и там его обостренная проницательность находит низменные интриги, религиозное изуверство и духовную нищету. Так, отношение к современности окрашивает и его восприятие минувших эпох.

Подобный взгляд на мир — вовсе не результат врожденного скептицизма Флобера, о чем приходится порой читать в работах некоторых французских литературоведов. Это и не романтический бунт художника против «низкой» толпы и вульгарной повседневности. Скепсис, даже мизантропия, не столько индивидуальная черта Флобера, сколько особенность мировоззрения определенной части французской творческой интеллигенции, которая, разуверившись в возможностях буржуазного прогресса, стала отрицать идею общественного прогресса вообще. Скептическое отношение к действительности стало для таких художников единственным «способом существования», позицией, позволявшей духовно выстоять под напором буржуазного бытия.

Флобер принадлежал к числу тех французских художников, которые в своей оценке современности не разделяли позитивистской веры в обновляющую общественную роль науки и техники. Это неприятие Флобером основного пафоса позитивистской доктрины ставит его на совершенно особое место в развитии французской литературы второй половины века, служит серьезным аргументом против литературоведческих тенденций представить Флобера как предшественника натурализма. Писатель не отрицает науку как таковую, более того, ему кажется, что многое из научного подхода к явлению может и должно перейти в искусство. Но в отличие от позитивистов он не согласен абсолютизировать роль науки в жизни общества и рассматривать ее как некий субститут религии и социальных убеждений. Не приемля позитивистского биологизма натуралистов и ряда их других эстетических положений, Флобер остается верным традициям реализма, однако реализм в его творчестве предстает в новом качестве и характеризуется и рядом достижений, и определенными утратами по сравнению с первой половиной XIX в.

Бескомпромиссное отрицание современного миропорядка сочетается у Флобера со страстной верой в искусство, которое представляется писателю единственной областью человеческой деятельности, еще не зараженной пошлостью и меркантилизмом буржуазных отношений. В концепции Флобера подлинное искусство творят избранники, оно заменяет религию и науку и является высшим проявлением человеческого духа. «…Искусство — единственное, что есть истинного и хорошего в жизни!» — это убеждение он сохранил до конца дней. В подобном отношении к искусству писатель не одинок: оно характерно для духовной жизни Франции второй половины XIX в. Так, Бодлер и Леконт де Лиль, ощущая крах «духовных опор» европейской цивилизации, прежде всего христианства, надеялись обрести в искусстве эти «опоры» и хотели даже видеть в художнике пророка или жреца новой религии, которая спасет человечество от вырождения.

Служению искусству Флобер посвятил всю свою жизнь.