Какой жанр «Капитанской дочки»?

Вопрос кажется странным — автор отвечал на него и определенно, и категорически: исторический роман. Еще в 1830 году, размышляя об этом жанре, он писал: «В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании». Кажется, ясно? В самом деле, разве «Капитанская дочка» не соответствует этому пушкинскому пониманию романа? Разве в ней не раскрыта историческая эпоха народного восстания, развитая на основе вымышленного повествования?

Когда «Капитанская дочка» была написана и рукопись передана цензору, Пушкин писал ему 25 октября 1836 года: «Имя девицы Мироновой вымышленное. Роман мой основан па предании…» Не менее распространен взгляд, что Пушкин написал «семейную хронику», историю двух патриархальных семей — Гриневых и Мироновых. Происхождение подобного толкования «Капитанской дочки» (принятого многими советскими пушкинистами) крайне интересно и поучительно, и потому оно заслуживает самого пристального внимания.

И, наконец, последняя» точка зрения: форма «Капитанской дочки»- воспоминания, и потому повествование ведется от имени Гринева, а Пушкин выступает лишь как издатель его «записок». Рассмотрение мемуарной формы «Капитанской дочки» не только не помогло пониманию жанра, но еще более осложнило его изучение. Еще более потому, что при этих сословиях возникает новая и, пожалуй, самая трудная проблема. В чем же ее суть? Если автор — рассказчик Гринев, то какова же в этом случае позиция другого автора — Пушкина?

Пушкиноведение противоречиво решает эту задачу. Одни полагают объявление Гринева «автором» простой мистификацией Пушкина и ссылаются па «Повести Белкина». Гринев, мол, такой же автор, как я Белкин. Другие доказывают, что недалекий, близкий по своему умственному уровню к Митрофану Простакову, Гринев просто не мог так писать, не мог поднимать значительных общественных и нравственных вопросов, которые подняты в «Капитанской дочке». Все это, говорят они, по плечу только Пушкину. Третьи предпочитают уклончивые ответы. Конечно, пишут они, необходимо доверять Пушкину и признавать авторство Гринева, но в отдельных случаях, временами, Пушкин, несомненно, использует Гринева для высказывания своих убеждений, в гриневских словах проявляются взгляды Пушкина.

Определение жанра «Капитанской дочки» должно дать исследователю ключ к пониманию романа в целом. Вот почему, несмотря на трудности, приступая к анализу пушкинского произведения, необходимо прежде всего заняться выяснением его жанра.

История возникновения концепции «Капитанской дочки» как «семейной хроники» очень поучительна. Можно с точностью установить время и причины, обусловившие ее появление. Ее выдвинул Аполлон Григорьев в 1859 году. Критик не анализировал, не рассматривал «Капитанскую дочку», но, исходя из своих почвеннических убеждений, толковал Пушкина как выразителя истинно русских идеалов, воплотившего «высшие стремления и весь дух кротости и любви…»

Пушкинский идеал, по Григорьеву, полнее всего выразился в Белкине. «Тип Ивана Петровича Белкина Пыл почти любимым типом поэта в последнюю эпоху его деятельности. Какое же душевное состояние выразил нам поэт в этом типе и каково его собственное душевное отношение к этому типу, влезая в кожу, принимая взгляд которого он рассказывает нам столь многие добродушные истории, между прочим «Летопись села Горохина» (В ту пору название произведения читалось ошибочно) и семейную хронику Гриневых, эту родоначальницу всех теперешних «семейных хроник»?»

Так было «слово найдено». Навязанный «Капитанской дочке» жанр «семейной хроники» делал возможным представлять Пушкина создателем «положительного русского человека», влюбленного в патриархальный помещичий быт со «смиренным, Савельичем». Более того, подобное определение полемически отвергало господствовавшее до того представление романе как летописи событий великого народного мятежа. Наиболее последовательно такой взгляд па пушкинский роман был до Григорьева высказан II. А. Вяземским. В статье 1847 года он писал: «В «Капитанской дочке» история пугачевского бунта или подробности о нем как-то живее, нежели в самой истории. В этой повести коротко знакомишься с положением в России в эту странную и страшную годину. Сам Пугачев обрисован метко и впечатлительно. Его видишь, его слышишь».

Аполлон Григорьев написал свою статью черев двенадцать лет после Вяземского и назвал ее «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина». Вряд ли случайно критик почти повторил название статьи Вяземского — «Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина». «Взгляду» западника Вяземского оп противопоставил свой «Взгляд». По мнению Вяземского, Пушкин создал историческую хронику, рассказ о страшной године пугачевского бунта, запечатлев мастерски в «сжатой картине» Россию «от крепости Белогорской вплоть до Царского Села». Герои пушкинского романа «принадлежат русской былине о Пугачеве». Аполлон Григорьев утверждает: нет, Пушкин написал «семейную хронику» и рассказал «добродушную историю» о частной жизни Гринева. Критик замалчивает образ Пугачева и декларативно объявляет Пушкина певцом смиренности, которая полнее всего и раскрывает «русский тип». В этом он видит величие Пушкина и секрет его огромного влияния на литературу.

«Все наши жилы бились в натуре Пушкина, и в настоящую минуту литература наша развивает только его задачи — в особенности же тип и взгляд Белкина. Белкин, который писал в «Капитанской дочке» хронику семейства Гриневых, написал и «хронику семейства Багровых»…».

Тенденциозность подобного толкования пушкинского романа очевидна. Хотелось бы только подчерк-путь эту откровенность толкования «Капитанской дочки» в угоду любимой идее: критик не только замалчивает важнейшие в романе картины крестьянского восстания, но объявляет Пугачева эпизодическим лицом, утверждая, что Пушкин изобразил Пугачева «мельком». В романе четырнадцать глав; из них и восьми главах присутствует Пугачев — как правило, в качестве центрального персонажа, от которого зависит судьба Гринева и Маши Мироновой. О последней встрече Гринева с Пугачевым (с Москве, в момент казни последнего) сообщает «издатель»- Пушкин.