Кульминация «катастрофы» Раскольникова

Вторая часть представляет собой как бы катастрофу, разрешение той высшей степени душевного и физического напряжения, которым закончилось «действие» первой части. Вторая часть начинается со сцепы обморока Раскольникова в полицейской конторе и кончается сценой обморока — при встрече с матерью и сестрой. А между двумя обмороками — движение двух ощущений: ощущения животной радости, что никто еще не знает о его преступлении, и ощущения отчаяния: не проболтался ли он в бреду, не оставил ли в своей каморке вещественных улик. Но это те ощущения, которые ему знакомы, которые он предчувствовал. Однако из всех ощущений, пережитых им сразу же после убийства, самым сильным, самым мучительным, самым внезапным, неожиданным, т. е. непредвиденным до убийства, было то, которое он испытал трижды.

В полицейской конторе он пережил чувство животной радости, узнав, зачем он вызван. Но не прошло п нескольких минут, как «мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждении вдруг сознательно сказались в душе его. С ним совершалось что-то совершенно ему незнакомое, новое, внезапное и никогда не бывалое. И то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею си ною ощущения, что не только с чувствительными экспансивное ими, как давеча, по даже с чем бы то ни было ему уже незачем обращаться к ним людям и квартальной конторе, и будь это все, о родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и ни да ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и дате ни и каком случае жизни. И что всего мучительнее но было более ощущение, чем сознание, чем понято: непосредственное ощущение, мучительнейшее ощущение до сих пор жизнью пережитых им ощущений».

Это же ощущение он испытал па Николаевском мосту, при виде «великолепной панорамы»: он почувствовал, что своим преступлением он «как будто ножницами» отрезал себя от всех и от всего. И при встрече с матерью и сестрой это же ощущение он пережил особенно остро: «Обе бросились к нему. Но он стоял как мертвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не поднимались обнять их: не могли. Мать и сестра сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали… Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке». Напряженность, драматизм переживаний, ощущений Раскольникова Достоевский передает самыми разнообразными приемами, Он изображает спутанность мыслей героя, молниеносное переключение с одной мысли на другую, обрывы их, недодуманность одной и переход к другой — и такая же судорожность физических движений. Вот, например, внутренний монолог Раскольникова по поводу повестки из полицейской конторы:

«»Да когда ж это бывало? Никаких я дел сам по себе не имею с полицией! И почему как раз сегодня? — думал он в мучительном недоумении. — Господи, поскорей бы уж!» Он было бросился на колени молиться, но даже сам рассмеялся, — не над молитвой, а над собой. Он поспешно стал одеваться. «Пропаду так пропаду, все равно! Носок надеть!-вздумалось вдруг ему,-еще больше затрется в пыли, и следы пропадут». Но только что он надел, тотчас же и сдернул его с отвращением и ужасом. Сдернул, но, сообразив, что другого нет, взял и надел опять — и опять рассмеялся. «Все это условно, все относительно, все это одни только формы, — подумал он мельком, одним только краешком мысли, а сам дрожа всем телом, — ведь вот надел же! Ведь кончил же тем, что надел!» Смех, впрочем, тотчас же сменился отчаянием. «Нет, не по силам…»,- подумалось ему. Ноги его дрожали. «От страху», — пробормотал он про себя. Голова кружилась и болела от жару. «Это хитрость! Это они хотят заманить меня хитростью и вдруг сбить на всем»,- продолжал он про себя, выходя на лестницу. «Скверно то, что я почти в бреду… я могу соврать какую-нибудь глупость…»».

А вот другой пример — перебивка временных планов, когда то или иное ощущение, настроение дается и как переживаемое в настоящий момент, и как пережитое раньше, и как предчувствие его в будущем или как мысль об этом переживании «из будущего».

Вдруг он остановился; новый, совершенно неожиданный и чрезвычайно простой вопрос разом сбил его с толку и горько его изумил:

«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а ис по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шов!7 Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»

Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть, то решено было безо всякого колебания и возражения, а так, как будто так тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно… Да, он это все знал и все помнил; да чуть ли это уже вчера не было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь так!..»

Такой способ изображения переживаний героя очень ярко выявляет авторскую позицию: преступление, которое совершил Раскольников, — это низкое, подлое дело, с точки зрения самого Раскольникова. Но он совершил его сознательно, преступая свою человеческую натуру, преступая самого себя. И хотя он действовал сознательно, но в то же время как будто и не по своей воле, как будто бы он выполнял чье-то чужое предписание. Это впечатление, что Раскольников, одержимый своей идеей, действовал как бы не по своей воле, а так, как будто он краем одежды попал в колесо и оно его закружило, завертело, Достоевский усиливает изображением ряда случайностей. В трактире Раскольников слышит рассуждение студента о том, что во имя высоких целей старуху-процентщицу можно убить:

«Раскольников был в чрезвычайном волнении. Конечно, все это были самые обыкновенные и самые частые, не раз уже слышанные им, в других только формах и на другие темы, молодые разговоры и мысли. Но почему именно теперь пришлось ему выслушать именно такой разговор и такие мысли, когда в собственной голове его только что зародились… такие же точно мысли! И почему именно сейчас, как только он вынес зародыш своей мысли от старухи, как раз и попадает он на разговор о старухе?.. Странным всегда казалось ему это совпадение. Этот ничтожный трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии дела: как будто действительно было тут какое-то предопределение, указание…»

Или вот другая случайность:

«…он никак не мог понять и объяснить себе, почему он, усталый, измученный, которому было бы всего выгоднее возвратиться домой самым кратчайшим и прямым путем, воротился через Сенную площадь, на которую ему Было совсем лишнее идти. Но зачем же, спрашивал он всегда, зачем же такая важная, такая решительная для него и в то же время такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его жизни, именно к такому настроению его духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его? Точно тут нарочно поджидали его!»

И совершенно страшной для самого Раскольникова случайностью является убийство им Лизаветы. Итак, убив старуху-процентщицу, Раскольников перевел себя в разряд людей, к которому не принадлежат ни «квартальные поручики», ни Разумихин, ни мать, ни сестра, ни Соня, ни Заметов, ни Зосимов. Он отрезал себя от этих людей «как будто ножницами».