Вообще же, лирическое и сатирическое начала, столь ярко контрастные и столь редко сочетающиеся в одном художнике,- это не единственный контраст в художественном мире Маяковского. Другой, особо значимый, едва ли не главный из этих контрастов,- это соединение глубинного чувства одиночества с сильнейшей потребностью «обнародовать» свое слово, сделать его не только своим, но — всенародным. И внешний, и внутренний мир во всех ранних произведениях Маяковского предстает в виде кошмарных фантасмагорий (солнце в стихотворении «Я и Наполеон», «красным копытом грохнув о площадь, въезжает по трупам крыш») — это мир чудовищно жестокий. И до октября 1917 г., и еще несколько лет после октябрьского переворота Маяковский верил, что одинокое, гибнущее «я» человека в таком мире может быть спасено только слиянием с «мы». Даже смерть перед таким «я» отступает. Вот как рассуждает Маяковский о смерти на войне в статье «Будетляне»: «…В массе летящих смертей не различишь, какая моя и какая чужая. Смерть несется на всю толпу, но, бессильная, поражает только незначительную ее часть. Ведь наше общее тело остается… каждый может стать гигантом, удесятерив себя силой единства».
Это позиция не только героя, одинокого, «как последний глаз у идущего к слепым человека», но и героя-оратора, «горлана, главаря», и корни коллективизма Маяковского советской эпохи. М. Цветаева в статье «Эпос и лирика современной России» так определила это свойство поэтического темперамента Маяковского: «Маяковский начал с явления себя миру: с показа, с громогласия… У Маяковского один читатель — Россия… Маяковского нужно читать всем вместе, чуть ли не хором (ором, собором), во всяком случае вслух, и возможно громче… Всем залом. Всем веком… Первый в мире поэт масс… Первый русский поэт-оратор».
Этой ораторской позицией Маяковского определяется целый ряд особенностей его поэтики. Уже в своей первой поэме «Облако в штанах» (1914) Маяковский говорит о необходимости создать поэзию, которая станет поэзией улицы, толпы, выражая ее гнев, ее любовь, ее отчаяние:
Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать.
Язык улицы — это, прежде всего, речь, обращенная ко всем и ко всему. Множественность обращений и резкость переходов от одного обращения к другому — первая бросающаяся в глаза черта публичности в поэзии Маяковского. «…Его аудитория — толпы на городских улицах и площадях. Даже обращаясь к любимой женщине, он через ее голову говорит с массами. Стихотворение «Ко всем» (1916) начинается со слов, адресованных отвергшей его возлюбленной… Кончается же оно обращением к потомкам, к будущему человечеству:
«…Вам завещаю я сад фруктовый своей великой души».
Обращения Маяковского нередко адресованы людям вообще, писателям и поэтам… обжорам… буржуа… солдатам… Именно эта множественность обращений, стремительность переходов от интимного разговора к громоподобной декламации и определяет своеобразность голосоведения Маяковского, контрастные перепады от интимного шепота до грозного крика».
Языком, которым сможет «кричать и разговаривать» улица, должен стать громогласный, мощный «рык», «грохот», «гром». И этим «рыком» наполняет Маяковский свой стих. Он использует, как никто до него, все выразительные возможности составных, неравносложных, неточных, но богатых рифм, заставляя слова звучать по-новому:
Версты улиц взмахами шагов мну. Куда уйду я, этот ад тая! Какому небесному Гофману выдумалась ты, проклятая?! («Флейта-позвоночник»)
Рифмуясь со словосочетанием «ад тая», слово «проклятая» оказывается особо ритмически выделенным, оно произносится словно вразбивку — и, значит, звучит с повышенной выразительностью, самим звучанием передавая накал переживаний, выраженных в этих строках. Таких рифм много у Маяковского, так что эмоциональная напряженность стиха постоянно поддерживается с помощью рифмы. Другой способ заставить стих звучать «громче», драматичнее — это интонационная выделенность почти каждого слова. Маяковский разбивает строки стихов не в соответствии с требованиями размера, а только в соответствии с необходимостью подчеркнуть интонационно самые важные слова:
Но мне — люди, и те, что обидели — вы мне всего дороже и ближе. Видели, как собака бьющую руку лижет?! («Облако в штанах»)
Выразительность каждому образу, каждой мысли в стихе Маяковского сообщается тем, что любое абстрактное понятие Маяковский обязательно облекает в «плоть», представляя все в предельно конкретных образах, «весомо, грубо, зримо». Конкретные же вещи непременно предельно детализируются — и детали избираются, конечно, максимально экспрессивные. Вот, например, как в поэме «Облако в штанах» говорится о многочасовом ожидании героем свидания с любимой женщиной:
Еще и еще, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. Полночь, с ножом мечась, догнала, зарезала,- вон его! Упал двенадцатый час, как с плахи голова казненного.
В. Маяковский использует целый арсенал образных средств усиления эмоциональности стиха. Но главную роль здесь играют метафора, гипербола, олицетворение, причем у Маяковского часто выстраивается сложный, многоплановый образ, в состав которого, по мере его конкретизации, включается множество деталей, так что в итоге получается целый метафорический сюжет.
Наиболее выразительны в этом смысле примеры метафорического «овеществления» абстрактных понятий. Так, не просто «материализуется», а «очеловечивается» в поэме «Облако в штанах» любовь. Герой размышляет о том, какой может быть любовь той женщины, которую он ожидает:
Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любеночек. Она шарахается автомобильных гудков, любит звоночки коночек. Татьяна Пахарева кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Киевского национального педагогического университета им. М. П. Драгоманова