Массовая литература: . в рамках и за рамками жанров

«Я обожала дамские детективы… Фамилий авторесс этой клюквы я никогда не запоминала. С легкой руки Лаврухи они имели единственную универсальную фамилию — Собакины. — Ну что ты читаешь всякую дрянь, Кэт? …Какая-то Иванова, Петрова, Собакина…

Лучше бы Курта Воннегута полистала».

Виктория Платова. «Купель дьявола».

Первое, что обнаруживаешь при приближении к так называемой массовой литературе , — явное желание нынешних издателей подверстать под это дело как минимум половину классики, а также все, «что плохо лежит», из литературы современной.

Уже давно не удивляет, когда, допустим, видишь на полках Джейн Остин или там Мопассана, поданных в очередной любовной серии с ее бантиками-сердечками на обложках. При этом — нет-нет да обидишься за, допустим, Ирвина Шоу, изданного подобным «глянцевым» образом: все-таки этот писатель, помимо добротной, но не более, беллетристики, выдал и пару-тройку по-настоящему крепких серьезных романов — за что ж его так-то? Или вот, наткнувшись на книгу Джудит Кренц «Я покорю Манхэттен», приписанную к жанру любовного романа, пожмешь плечами: ну да, есть там, конечно, любовные линии , и светская нью-йоркская жизнь, и даже вроде криминальный сюжетный поворот, однако главной темой является процесс создания в Америке модных журналов, так что уж скорее ее следовало бы отнести к «производственной» прозе , если вообще стоит куда-то «относить»… А то однажды, узрев в серии «Такая разная любовь» нечто с веерами-пагодами, подумаешь: надо же, перевод с японского, интересно, чем отличаются их «лавбургеры» от западных?

А полистав, узнаешь: ах, да, Д. Ватанабэ, «Свет без тени», доводилось уже читать лет сто назад — только при чем тут какая-то «разная любовь», когда все там посвящено будням токийской больницы, обычный Роман с тем же «производственным» уклоном по типу Хейли-Штемлера .

Знающие люди говорят, что, например, перелопатив горы хлама в обертках с изображениями сладких парочек в костюмах прошлых веков, можно иной раз откопать и подлинную жемчужину — какой-нибудь переводной роман непопулярного у нас автора, талантливый, с оригинальной концепцией исторических событий, — да на то они и знающие люди, коих раз-два и обчелся. Публика, привычная к хламу, вряд ли будет способна сию жемчужину оценить — так же как и публика, привыкшая искать литературу серьезную, никогда не станет такое покупать и читать, вообще обходя подобные полки за версту. Воистину, получается: ни вашим, ни нашим; к подобным книгам, зависающим в пустоте, мы еще вернемся.

Если оставить в покое любовный роман, а также фантастику и перейти к лидирующему на сегодня жанру массовой литературы, а именно — к детективу, то невооруженным глазом видно , что при всей популярности Бушкова и Доценко, Кивинова и Константинова, да что там: даже Акунина еще большим спросом пользуются книги, написанные женщинами.

Итак, все эти серии: «Детектив глазами женщины», «Черная метка» , «Иронический» и даже, Господи помилуй, «Уютный детектив» — успешно освоили и приватизировали орды выпускниц юрфаков, журфаков, филфаков, а также Литинститута и сценарного факультета ВГИКа… И хотя большинство из них, как выяснилось, либо элементарно не умеют прилично писать, либо откровенно халтурят, справедливо, увы, полагая, что фанаты жанра схавают все , — есть среди них несколько имен, безусловно достойных внимания.

Прежде чем назвать эти имена, следует выделить образовавшиеся детективные поджанры. Во-первых, это довольно редкий экономический детектив, где объект исследования — не мелкие обывательские страстишки, но глобальная коррупция государства Российского. Упомянутая выше Юлия Латынина, иногда выступая под названным псевдонимом , иногда — под собственным именем , не просто четко прорисовывает ее механизмы, но и, что важно, представляет свои собственные соображения по поводу того, каким образом с ней можно было бы совладать.

Книги Латыниной, несмотря на иногда торопливую небрежность стиля, написаны достаточно легко и живо.

Детектив же, который сильно приближен к триллеру , наиболее ярко, кажется, представляет Анна Оранская . Это — не жесткая, а скорее даже жестокая проза, порой сомнительная с морально-этической стороны, однако при этом умная, динамичная, профессиональная…

Имеется иронический детектив, в котором в последнее время сильно выдвинулась Дарья Донцова; а вот романы Нины Васиной про «Женщину-апельсин» можно было бы определить как чистой воды детектив-гротеск, и в этом своем духе они выдержаны виртуозно.

Однако, в общем и целом, по-прежнему преобладает традиционный детектив, который следует назвать психологическим . Тут, как известно, с огромным отрывом лидирует Александра Маринина. О феномене моды на нее написано уже преизрядно, и нам нельзя не остановиться на этой фигуре.

Маринина возникла очень вовремя — когда публика не только переела детективов переводных, но и уже начала «поднаедаться» местными кроваво-чернушными образчиками. Тут-то ей и были предложены книжки с таким родимым привычным бытом, с такими знакомыми российскими проблемами… С Москвой, которая не раздражает и провинцию, — ибо прежде всего это Москва спальных районов, унылой погоды, замотанных граждан…

С преступниками, у которых чаще всего и мотивы-то их неблаговидных дел такие простые, по-человечески понятные: в долгах запутались, квартирный вопрос одолел и тому подобное. С главной героиней, у которой вечно промокают ноги, которой, кажется, постоянно хочется есть — и постоянно же лень предпринимать для этого какие-либо усилия, вот и ждет постоянно, что либо придет муж, приготовит и подаст, либо опрашиваемый по делу свидетель предложит бутерброд. Словом, в образе Насти Каменской Марининой удалось воплотить некий читательский соцзаказ на такую героиню — сильную, независимую, но при этом по-житейски простую и понятную, каких немало в действительности, но давненько не было в литературе. (Хотя смешно, конечно, натыкаться на утверждения типа: «Настя знала примерно по 500 слов из всех европейских языков». Неужто и из исландского?

И из каталонского? И из ретороманского тоже? Да таких полиглотов не то что в МУРе — в МИДе не сыщешь!) Серия марининских романов — безусловно феминистские произведения, однако при этом — безотчетно, подсознательно феминистские. Не правда ли, знакомая картинка: сидит какая-нибудь знаменитая дама и, поспешно уведомив слушателей, что она — не феминистка, но… — далее начинает выдавать сентенции, вполне достойные этого понятия.

Маринина, судя по всему, тоже из этой когорты дам: что сей феминизм означает, они точно не знают, но поскольку смутно слыхали, будто нечто неприличное, всегда спешат откреститься заранее. Впрочем, суть течения сформулировать и впрямь не так-то просто; как, допустим, понятие левизны включает массу всякого разного в диапазоне от, условно говоря, товарища Пол Пота до господина Улофа Пальме, так и феминизм вбирает в себя множество различных, порой взаимоисключающих воззрений. Так что при слове феминизм всегда следует уточнять: какой?

У Марининой он вполне центристский, умеренный, можно сказать, бархатный. Тот, что всего лишь проповедует: каждый должен жить так, как хочет, может, считает для себя нужным, а вовсе не так, как предписывается окружением, предрассудками и прочим. Настя Каменская не просто выбирает для себя нехарактерную для своего пола профессию, она и в частной повседневной жизни ведет себя не так, как «должна» женщина ее лет. Из джинсов-кроссовок не вылезает, косметикой раскрашиваться не любит, хозяйка весьма посредственная.

Имея просто-таки идеального мужа, нет-нет да и подумывает: а надо мне было замуж-то? Да и к деторождению, похоже, ни малейшей склонности не испытывает.

По закону любого жанра такое существо не может не быть чудовищем. У Марининой — очень даже напротив. Ее Настя — ей-богу, отличная девушка, пользующаяся расположением окружающих — и любовью читателей. Ибо она — надежный друг и интересный собеседник, ведет себя просто и естественно, не стараясь казаться ни хуже, ни лучше, чем есть; сама ни на кого не давит, но и другим по отношению к себе такого не позволит.

Весьма результативно занимается любимым и полезным делом, а что до детей и хозяйства, так на то имеется родственница, жена брата, — идеальная домохозяйка, намеревающаяся стать многодетной матерью. Вот и превосходно, каждой свое. Кому-то лучше всего удаются пирожки с капустой, а кому-то — оперативный анализ данных по поимке преступников; для чего обязательно смешивать одно с другим? В общем, как завещал великий Лермонтов, под небом места много всем.

А под небом у Марининой кого только нет. Тут и семья, где муж нянчит троих детей, покуда жена успешно занимается бизнесом . И другая семья: муж ходит на службу, жена на дому книжки пишет, родственница жены ведет хозяйство . Или одна дама, предпочитающая сожительство с юными девами .

Или господин, всерьез планирующий навеки поселиться в глухом лесу, ибо с детства страдает от вынужденного сосуществования с множеством других людей . Ну и так далее; все они, как показано автором, обычные граждане-налогоплательщики и зачастую совсем неплохие люди. Плохими они становятся только тогда, когда ради устройства своего неповторимого индивидуального образа жизни перестают чтить Уголовный кодекс.

Главная заслуга Марининой, собственно, состоит в ненавязчивом доведении до читателя идей так называемого мобильного общества, которое, согласно ученым, тем здоровее и устойчивее, чем больше у человека имеется вариантов устройства собственного существования.

Другое дело — уровень художественного воплощения. Увы, даже в самых удачных марининских вещах он никак не выше среднего. При этом такие писательницы, как Анна Малышева , Татьяна Степанова, Полина Дашкова, пишут ничуть не менее интересно и куда как профессиональнее с литературной точки зрения.

И наконец, совершенно особый случай — Виктория Платова , чьи книги, похоже, изначально обречены на то, чтобы не найти тех взыскательных читателей, для которых они предназначены, — по той простой причине, что детективов нынешних те не читают ни при какой погоде ; ну, а неразборчивым детективоглотателям один черт: Маринина там, Платова или «коллективная» Серова… И лишь очень узкий круг почитателей, наткнувшихся на ее вещи совершенно случайно, относится к ним не как собственно к детективам, но как к очень интересной и очень качественной прозе, при которой их «Станиславский» засыпает намертво. То есть вопросы по поводу чисто сюжетных ходов и деталей могут возникнуть, и даже не раз, но что касается персонажей, то даже самые эпизодические из них выписаны на редкость ярко и психологически достоверно .

Стиль Платовой метафоричен, порой даже избыточно; у нее нет ни той иронической интонации, присущей и Серовой, и Татьяне Поляковой, и Ольге Экстер, и еще целому ряду авторесс , ни, наоборот, нудно-серьезной, прямо как у учительницы, манеры Полины Дашковой с ее стремлением все разжевать да прямо в рот детям положить. Платова, напротив, мастерски владеет приемом умолчания, свойственным хорошей литературе; в ее текстах не редкость свободные мотивы и неоконченные сюжетные линии, стимулирующие читательское воображение… Разумеется, не лишена она и недостатков вроде скороспелых финалов с сентиментальным привкусом, однако они воспринимаются именно как уступки закону жанра, о котором автор, словно спохватившись, вспоминает в последний момент.

Так длинно говоря о платовской прозе в целом, пора бы, казалось, представить ее произведения поименно… Но тут неизбежно возникает заминка, поскольку на память тут же начинают лезть строки Тимура Кибирова, на заре детективного бума пародировавшего названия всех этих книжек. Помните? — «Смерть в Красном уголке», «Ухмылка мертвеца», «Поручик Порох пав», «Кровавая маца», «Хореныч и Кузмич», «Так жить нельзя, Шарапов!», «В пивной у Коваля», «Блондинка из гестапо» и далее в том же духе. Казалось бы, действительно, — ну как можно всерьез отнестись к произведению, именующемуся, допустим, «Куколка для монстра»?

А «Корабль призраков», а «Смерть на кончике хвоста»?.. Однако, повторимся, — законы жанра неумолимы, и не нам на них роптать. Так что стоит все-таки попробовать, затем, чтоб увидеть, как из этого самого «низкого» жанра порой тем не менее вырастает нечто принципиально иное.

Первые и лучшие четыре романа Платовой повествуют об одной героине. Сквозные образы, разумеется, — едва ли не общее место в детективных сериях; однако характеры этих главных героев обычно на всем протяжении остаются вполне статичными, узнаваемыми, предсказуемыми; меняется лишь интрига, которую они распутывают либо в которую сами попадают. У Платовой же, напротив, не характер существует для интриги, но интрига, при всей остроте и занимательности, призвана лишь для высвечивания развивающегося, изменяющегося характера. Первый роман — «В тихом омуте» — поначалу являет героиню, принадлежащую к распространенному типу девушки весьма неглупой, наблюдательной, одаренной в своем деле , однако в силу и внешней невыразительности, и чрезмерной скромности, и различных жизненных обстоятельств обреченной на полную невостребованность .

И лишь история, в которую она случайно попадает, вынуждает ее, спасаясь от преследования, изменить не просто внешность и образ жизни, но и во многом — собственное к этой жизни отношение. Во втором романе — «Куколка для монстра» — все еще более усложняется, так как, получив в результате катастрофы амнезию, героиня будет теперь жить согласно легенде о своем прошлом, которую ей навязывают представители одной спецслужбы, вынуждающие вдобавок на них и работать. Когда же к ней возвращается память, она обнаруживает себя человеком даже не с двойным, а с тройным «дном». Пытаясь вернуться к себе прежней , она сумеет сделать почти невозможное: добиться «вольной» у своего «монстра» — куратора от спецслужбы. В последней части тетралогии — «Корабль призраков», — пройдя еще один ряд уготованных приключений, героиня изъявляет желание «уйти на покой»: выйти замуж за человека из совсем иной среды, перебраться к нему в другой город, обзавестись семьей и, по всей видимости, возвратиться к прежнему занятию — то есть писать.

Писать же ей, женщине с прошлым, и впрямь есть о чем, ведь позади более чем бурная юность, где было достаточно крови, грязи, предательств, несправедливостей, но и по-настоящему замечательных людей тоже…

Однако, судя по всему, Платова слишком рано отправила свою Еву в такую почетную ссылку. Это стало заметно по следующему роману — «Хрустальная ловушка», где взамен нее фигурирует семейство «новых русских» с убийствами на почве борьбы за наследство и прочим; об этом детективе можно сказать, что он крепкий, справный, написанный умно, профессионально — даже высокопрофессионально — и более ничего. Ибо в нем отсутствует главное, чем сильна Платова, — динамичные, запоминающиеся характеры в нетривиальных ситуациях. Стало ясно, что, если автор хочет удержаться на прежнем уровне, необходимо либо вновь вернуться к Еве, либо создавать подобную ей героиню , с которой читателю не хотелось бы расставаться. Следующие вещи: «Купель дьявола» и «Смерть на кончике хвоста» — являются шагами именно в этом направлении.

Словом, как ни иронизирует по поводу избранного ею жанра В. Платова, она убедительно доказывает, что и Собакины писать умеют. Пусть и мало кто об этом подозревает…