Муза Дальних Странствий в творчестве Гумилева

Муза Дальних Странствий теперь пробуждается не с зовом пространства или времени, а самоуглублением, «огнедышащей беседой», «усмирением усталой плоти». Тем суровее развенчивается прошлая близорукость:

«Мы никогда не понимали Того, что стоило понять» «И былое темное бремя Продолжает жить в настоящем».

Гумилев Обращается к мифологии, творчеству ушедших из жизни мастеров. Но лишь затем, чтобы выверить в чужом опыте свой поиск Прекрасного человеческой души. Ее певцам сообщена высокая цель — слагать «окрыленные стихи, расковывая сон стихий». Среди глухих, непрозревших:

И, символ горнего величья, Высокое косноязычье Как некий благостный завет. Тебе даруется, поэт.

Противоположные Внутренние состояния в конечном счете оказываются плодами одного «сада души». Но они представлены с резкой границей света и тени. Мучительных борений с самим собой, трагической потрясенности перед двойственностью переживаний, что поражает откровением, скажем, у Блока, здесь нет.

Гумилев мужественно, волевым напряжением побеждает свои сомнения, хотя и не затеняет их. Стихи насыщены говорящими контрастами дня и ночи, реального, зримого и созданного фантазией мира. Точность поэтического восприятия и воображения неповторима.

Мы ясно чувствуем: запах «смол, и пыли, и травы», «пахнет тлением заманчиво земля»; видим «ослепительную высоту», «дикую прелесть степных раздолий», «таинство лесной глуши». А рядом — «зыбкие дали зеркал», «сатана в нестерпимом блеске», человечные в страданиях «когда-то страшные глаза» мифической Медузы. И всюду: «Краски, краски — ярки и чисты».

Но все это радужное «царство» строго организовано авторской чеканной мыслью. «Теперь мой голос медлен и размерен»,- признание самого поэта. И все-таки запросы души остаются без ответа.

Есть ли связь между духовными исканиями Гумилева в «Колчане» и его последующим поведением в жизни? Видимо, есть, хотя сложная, трудно уловимая. Жажда новых, необычных впечатлений влечет Гумилева в Салоники, куда он выезжает в мае 1917 года. Мечтает и о более дальнем путешествии — в Африку. Объяснить все’это только стремлением к экзотике, думается, нельзя. Ведь не случайно же Гумилев едет кружным путем — через Финляндию, Швецию, многие страны. Показательно и другое.

После того как не попал в Салоники, благоустроенно живет в Париже, затем в Лондоне, он возвращается в революционный холодный и голодный Петроград 1918 года. Родина суровой, переломной эпохи воспринималась, может быть, самым глубоким источником самопознания творческой личности. Недаром Гумилев сказал: «Все, все мы, несмотря на декадентство, символизм, акмеизм и прочее, прежде всего русские поэты». В России и был написан лучший сборник стихов «Огненный столп» (1921). К лирике «Огненного столпа» Гумилев пришел не сразу.

Значительной вехой после «Колчана» стали произведения его парижского и лондонского альбомов, опубликованные в «Костре» (1918). Уже здесь преобладают раздумья автора о собственном мироощущении. Он исходит из самых «малых» наблюдений — за деревьями, «оранжево-красным небом», «медом пахнувшим лучом», «больной» в ледоходе рекой и т. д. Редкая выразительность «пейзажа» радует. Только отнюдь не сама природа увлекает поэта. Мгновенно, на наших глазах, открывается тайное яркой зарисовки.

Оно-то и проясняет подлинное назначение стихов. Можно ли сомневаться в смелости человека, услышав его призыв к «скудной» земле: «И стань, как ты и есть, звездою, Огнем пронизанной насквозь!»? Всюду ищет он возможности: «Умчаться б вдогонку свету!

» Будто прежний мечтательный, романтичный герой Гумилева вернулся на страницы новой книги. Нет, это впечатление минуты. Зрелое, грустное постижение сущего и своего места в нем — эпицентр «Костра». Теперь, пожалуй, можно определить, почему дальняя дорога звала поэта. Стихотворение «Прапамять» заключает в себе антиномию:

И вот вся жизнь! Круженье, пенье, И вот опять восторг и горе. Моря, пустыни, города, Опять, как прежде, как всегда, Мелькающее отраженье Седою гривой машет море, Потерянного навсегда… Встают пустыни, города.

Вернуть «потерянное навсегда» человечеством, не пропустить что-то настоящее и неведомое во внутреннем бытии людей хочет герой. Поэтому называет себя «хмурым странником», который «снова должен ехать, должен видеть».

Под этим знаком предстают встречи со Швецией, Норвежскими горами, Северным морем, садом в Каире. И складываются на вещной основе емкие, обобщающие образы печального странничества: блуждание — «как по руслам высохших рек», «слепые переходы пространств и времен». Даже в цикле любовной лирики (несчастливую любовь к Елене Д. Гумилев пережил в Париже) читаются те же мотивы.

Возлюбленная ведет «сердце к высоте», «рассыпая звезды и цветы». Нигде, как здесь, не звучал такой сладостный восторг перед женщиной.

Но счастье — лишь во сне, бреду.