Наш первый друг, друг бесценный

Сразу раскроем для непосвященных тайнопись пушкинских строк: НАШ — это аббревиатура. Великий поэт предвидел не только Октябрьский переворот с обломками самовластья, но и появление в нашей жизни ее — Надежды Ароновны ШАПИРО. Причем в той же, первой, пусть даже почти завершившейся половине двадцатого века, принадлежностью к которой Н. А. особо гордится. Впрочем, глядя на эту молодую, очень красивую женщину, никто этому все равно не верит.

Не верим и мы — и, поздравляя в эти августовские дни Н. А. с юбилеем, готовы с интонацией милицанера воскликнуть: «Паспорт покажите-ка!» Собственно, провидя именно этот юбилей, сочинил свою бессмертную фразу Станиславский.

Вообще влияние Н. А. на словесность огромно. Но этот номер «Литературы» поэтический — поэзией и ограничимся.

По последним данным, в черновиках многих крупных поэтов XIX века то и дело мелькает это имя — и потом меняется на условных Леил и Харит. Конспирация ? Утаенная любовь ? На полях рукописей нет-нет да и встретится тщательно заштрихованный женский портрет, очень напоминающий исследователям профиль Н. А.

Во второй половине века образ Н. А. уходит в подводное русло; наступает эпоха прозы. Впрочем, присутствие этого образа мы можем угадать по отдельным риторическим восклицаниям и вопросам, встречающимся в стихах, особенно социальной направленности .

В ряде научных работ проводится мысль, что в эти годы имя Н. А. шифруется по-другому, короче и точнее: Муза.

Серебряный век подошел к изображению Н. А. по-разному: от глухого, ревнивого молчания поэтов-женщин до восторженного прозрения Блока «Предчувствую тебя!» . Настоящий всплеск интереса к Н. А. все-таки пришелся на вторую половину ХХ века, когда поэты могли уже не только предчувствовать или осязать в тумане мучительный и зыбкий образ, но вполне лицезреть живописуемую. Наконец мы видим настоящее, полное именование героини: «Надежда, я вернусь…», «Я вновь повстречался с Надеждой», «У порога, как тревога, ждет нас новое житье и товарищ Надежда по фамилии…» Поэт находит для выражения своих чувств и более задушевную, интимную интонацию: «Ах, Надя, Наденька!»

Впрочем, научная литературная биография во всем многообразии связей, отсылок, перекличек, аллюзий и цитат, скрытых и явных, пока еще пишется, и мы не будем предварять ее блистательное появление вялым пересказом. Скажем о другом.

Надежда Ароновна! Вы один из самых наших любимых авторов. Вы учитель и для своих школьников разных поколений, и для учителей — тех, кто знает Вас лично, и тех, кто читает в газетах и брошюрах Издательского дома «Первое сентября», в книгах, в Интернет-публикациях.

Вы замечательный коллега, и даже в качестве начальника Вас нельзя не любить. А с кем еще так можно петь под гитару ?! А так смеяться на переменах в учительской? Кто же еще так любит те предметы, которые трогают сердце и заставляют проливать слезы нежной скорби?

Кому удается потрясать зрителя до глубины души обыкновенным школьным спектаклем? Кто, кроме Вас, способен, распахнув дверь в редакцию «Литературы», в отчаянии воскликнуть:»Ребята! Cало и соленые огурцы есть?!

В «Русском языке» опять закормили тортами!»? Чей еще редакторский карандаш так остер и точен? И кто еще скажет в лицо всю правду?

Кто покажет лилейной ручкой: планка вот где, коллега, ау! С кем еще, кроме совести, ведешь в тиши и одиночестве разговор о Профессии? Кому еще можно доверить самое дорогое в качестве объекта для классного руководства — и потом дивиться чудно произросшим плодам?

Кто ж, как не Вы, сказано в одном из Ваших же стихотворений, «подруга, мать, товарищ, друг и брат» — всем нам, литературой мобилизованным и призванным?

Пусть этот не слишком внятный ряд параллельных синтаксических конструкций хоть как-то передаст Вам все то, что хочется сказать нам в связи и по поводу.

От имени и по поручению всех.