Образ грозы и сопровождающих ее проявлений в свите Воланда

Несомненно, что в описании отдельных неодушевленных природных реалий в произведении М. Булгакова “Мастер и Маргарита”, в частности грозы, луны и солнца, наблюдается симбиоз всех трех способов типизации. Мотивируем данное утверждение, в рамках статьи остановившись подробнее на таком явлении природы и действующем персонаже романа, как гроза.

Следует отметить, что образ грозы и сопровождающих ее проявлений (тучи, молний, грома) возникает в романе неоднократно, причем всякий раз в связи с явным или неявным появлением Воланда и его свиты.

Именно гроза является той связующей нитью, которая объединяет две сюжетные линии различных смысловых частей “Мастера и Маргариты”: роман мастера о Понтии Пилате и события в Москве 1930-х гг.. Наиболее ярко эта связь проявляется в моментах, повествующих, с одной стороны, о наступлении грозы на Ершалаим во время казни Иешуа, а с другой – на Москву в тот час, когда Воланд и его свита уже собираются покидать город. Как отмечают исследователи, М. Булгаков прибегает практически к одинаковым словесным зарисовкам. Сопоставим два текстовых отрывка.

Гроза в Ершалаиме: Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана [Булгаков 1997: 602-603].

Данные строки открывают третью часть романа мастера о Понтии Пилате, и именно с них начинает заплаканная Маргарита перечитывать восстановленный Воландом роман. Это обстоятельство, кстати, позволяет вполне обоснованно предположить, что и возродившаяся из пепла рукопись мастера, и ненастье в Ершалаиме имеют один источник – приказ сатаны. Но в тексте романа об Иешуа, написанном мастером, все-таки не содержится прямого указания на то, что грозу на Ершалаим направил именно сатана (Воланда вообще нет среди действующих лиц рукописи). Этому факту существует лишь косвенное подтверждение: признание самого Воланда Берлиозу в беседе, когда “подозрительный иностранец” утверждает, что он был непосредственным участником событий, связанных с казнью Иисуса Христа.

Ср.: …Я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас – никому ни слова и полнейший секрет!… [Булгаков 1997: 359].

Однако грозу над Москвой, несомненно, организовал Воланд. Подтверждением этому служат его собственные слова, обращенные к своей свите в преддверии данного события: “Распоряжений никаких не будет – вы исполнили все, что могли, и более в ваших услугах я пока не нуждаюсь. Можете отдыхать. Сейчас придет гроза, последняя гроза, она довершит все, что нужно довершить, и мы тронемся в путь” [Булгаков 1997: 664].

Обращает на себя внимание то, что Воланд ставит грозу в один ряд с членами своей свиты: он поручает ей, как до этого поручал своим помощникам – Бегемоту, Коровьеву, Гелле, Азазело, – очередное дело, которое следует выполнить в Москве 30-ых гг.: …вы исполнили все, что могли… сейчас придет гроза…она довершит все, что нужно довершить…. Модальное слово нужно в речевой практике применяемо лишь к тем, кто способен совершать осмысленные целенаправленные действия и выполнять определенные поручения. Как может убедиться читатель, Воланд не просто что-то приказал грозе, но еще и был уверен при этом, что она с данным приказом успешно справится – как и любой другой член свиты, беспрекословно выполнявший все указания сатаны, внося в них своеобразный элемент дьявольского творчества.

В описании грозы над Москвой М. Булгаков почти трафаретно использует слова мастера в романе о Понтии Пилате. Ср: Гроза, о которой говорил Воланд, уже скоплялась на горизонте. Черная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце. Потом она накрыла его целиком. На террасе посвежело. Еще через некоторое время стало темно.

Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты,... дворцы. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через все небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и началась гроза. Воланд перестал быть видим в ее мгле [Булгаков 1997: 664-665].

Как видим, и том и в другом случае совпадают и субъекты, и их действия, и объекты этих действий: тьма накрывает город; все исчезает, пропадает, как будто этого никогда не было на свете. Даже сравнительные конструкции дублируются, что лишний раз подтверждает прямую причастность Воланда к грозе в Ершалаиме – городе, где сатана услышал проклятия в адрес Бога, которые посылал палящему солнцу Левий Матвей, как бы отдавая себя этим поступком под покровительство дьявола, и откликнулся на них [см.: Соколов 1996: 256-257].

Лингвисты, исследующие особенности художественного повествования, отмечают, что “содержательная сторона подлинного художественного произведения двупланова. Она функционирует как “поверхностная”, доступная даже неподготовленному читателю форма. Одновременно смысл реализуется как глубинный, требующий высокой культуры восприятия феномен. Именно второй, подтекстовый план характеризует специфику художественного текста…” [Голякова 1996: 43].

В романе М. Булгакова же мы видим не только двуплановость, но даже и многоплановось образа грозы. В качестве “поверхностного” содержания выступает гроза как стандартное природное явление, со всеми сопутствующими ей атрибутами: тучами, молнией, громом, ливнем…. В таком описании природного явления находит выражение способ типизации природы, характерный, в основном, для антропоморфизма современной литературы. Однако, как мы уже отмечали, в произведении М. Булгакова наблюдается совмещение, взаимопроникновение способов типизации. Его гроза может быть рассмотрена не только как явление природы, но и как нечто сверхъестественное, призванное самим дьяволом, а также как аллегория, символизирующая месть представителям человечества за то, что они отреклись от Иешуа и предали его… А еще за то, что, как с грустью и иронией отмечает Воланд, за столетия, прошедшие с момента казни Иешуа, человечество почти не изменилось…

Неоднократное обращение в ходе повествования к теме грозы позволяет говорить о том, что М. Булгаков включает в текст особые повторяющиеся микросмыслы, которые образуют своеобразную тематическую сетку. Каждое последующее включение такого микросмысла, по словам А. Н. Васильевой, активизирует предыдущее и вместе с ним создает более мощный контекст для нового включения [см.: Васильева 1983: 143]. Таким образом, возникая почти случайно (в первой части романа о Понтии Пилате в душный знойный день казни Иешуа все предвещает наступление ненастья), тема грозы затем неоднократно воспроизводится, причем, как мы уже отмечали, в некоторых случаях М. Булгаков использует одни и те же словесные формулировки с целью подчеркнуть единый источник этого природного явления – его дьявольское происхождение.

Впервые гроза как значимая для сюжета природная реалия возникает в тексте романа в словах Иешуа, которые звучат как предсказание. Ср.: Гроза начнется… – арестант повернулся, прищурился на солнце, – …позже, к вечеру [Булгаков 1997: 342]. Но Понтий Пилат, к которому адресованы слова Иешуа, не обращает на них внимания, хотя очень сильно мучается от духоты, нависшей над Ершалаимом.

Следующее упоминание о грозе в этой части романа также происходит вскользь, когда Каифа, настаивающий на смертном приговоре для Иешуа, наблюдает за Понтием Пилатом, который “… холодною влажной рукой рванул пряжку с ворота плаща, и та упала на песок.

– Сегодня душно, где-то идет гроза, – отозвался Каифа, не сводя глаз с покрасневшего лица прокуратора и предвидя все муки, которые еще предстоят…” [Булгаков 1997: 352].

И хотя в этом отрывке кажется, что гроза не несет в себе никакой опасности, кроме предгрозовой духоты, все равно в ее ожидании чувствуется напряжение, которое накладывается на все последующие события.

Таким образом, анализируя валентные связи лексемы гроза и особо останавливаясь на семантике глаголов, мы можем сделать вывод, что, во-первых, действия грозы не являются спонтанными, а носят, по замыслу автора, вполне продуманный и мотивированный характер; во-вторых, проявления грозы напрямую связаны с указаниями Воланда, регулярно сопутствуют деятельности его свиты, и поэтому вполне правомерным будет, на наш взгляд, расширить список слуг сатаны еще одним участником – грозой, неодушевленной природной реалией, которая действует наряду с одушевленными персонажами.