Разговор Пилата с Афранием

Смысл этой, очень важной в концепции всего произведения, главы заявлен уже в самом названии, но завуалирован. И, как «тьма, пришедшая со Средиземного моря» укрывает от любопытных глаз разговор прокуратора с начальником тайной службы Афранием, так и значение данной главы ускользает от глаз невнимательного читателя. Во время ужасной грозы под колоннами Иродова дворца находится лишь один человек — Понтий Пилат. И если бы не рев воды и удары грома, можно было бы расслышать, «что прокуратор что-то бормочет, разговаривает сам с собой… что он кого-то ждет, нетерпеливо ждет».

И когда, наконец, раздаются долгожданные шаги, его лицо оживляется. «Это был тот самый человек, что перед приговором шептался с прокуратором в затемненной комнате дворца», явившийся с докладом начальник тайной службы Афраний. За добродушным тоном полуофициальной беседы передается очень важная информация — поручение, истинный смысл которого проявится только в последующей главе. Небрежно расспрашивая о казни, прокуратор колеблется, словно взвешивает все «за» и «против», страшится и тщательно проверяет готовность Афрания следовать за ним, участвовать в некоем заговоре. Самое главное, что волнует в данный момент прокуратора, это то, как умирал Иешуа Га-Ноцри: «А скажите, напиток им давали перед повешением на столбы? — Да.

Но он, — тут гость закрыл глаза, — отказался его выпить». Этот момент показывает, насколько понимают друг друга прокуратор и Афраний — каждый знает, о ком идет речь. Однако в этой тонкой игре трусовато-осторожный Понтий Пилат ничем не выдает себя. А гость очень неплохо подыгрывает, хотя еще не до конца понимая, для чего все это нужно. Да, прокуратор ни словом, ни жестом не выдает своих чувств.

Однако, «невольные гримасы», «внезапно треснувший голос», «дергающаяся жилка под левым глазом» не могут ускользнуть от знаменитого «особенного взгляда» ночного гостя. Читателю позволяют только догадываться о душевном смятении и внутренней борьбе жестокого прокуратора. Автор не дает внутренних монологов героя, скрывая от нас настоящие мысли Пилата.

И вот переломный решающий момент разговора, поистине сакраментальная фраза: «Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из главных он считает трусость». Мы понимаем, что Иешуа имел в виду именно прокуратора. Но почему же из множества человеческих пороков Иешуа признает ужаснейшим именно трусость?

Я думаю, что Иешуа много раздумывал над человеком, над его поступками. Возможно, он сделал вывод, что трусость есть основа, первоисточник подлости человеческой, предательства по отношению не только к другим, но и, прежде всего, к себе. А подлость приводит ко всем семи смертным грехам. Теперь прокуратор понял Иешуа, но у него осталось и еще одно незаконченное дело — месть.

Себе за смерть Га-Ноцри он уже отомстил, но Иуда… Предатель пока не знает, что карающий меч уже занесен над его головой. Но прокуратор еще испытывает своего гостя на верность: «Дело заключается в следующем: хотя мы и не можем обнаружить — в данное время, по крайней мере, — каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее, ручаться, что совсем нет, нельзя». Но Афраний «внимательно слушал, наклонив голову».

И прокуратор продолжает: «…я хотел бы просить вас, если вам предложат перевод отсюда с повышением, отказаться от него и остаться здесь». Прокуратор намекает на то, что у Афрания есть еще одно очень важное дело, что доверие к нему безгранично. Пилат предлагает выбор, согласиться на месть Иуде, на это подсудное дело, или «умыть руки». Афраний соглашается помочь прокуратору: «Я счастлив служить под вашим началом, игемон!».

Убедившись в готовности Афрания, прокуратор переходит к основному вопросу об Иуде из Кириафа: «Тут прокуратор умолк, оглянулся, нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо»: «Так вот в чем дело — я получил сегодня сведения о том, что его зарежут этой ночью…» Кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги, полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: «Возвращаю проклятые деньги!» Афраний понимает, чего хочет прокуратор, — заговор заключен. Столь тонко проведенная политическая интрига свидетельствует о том, что оба искуссны в этих делах. Понтий Пилат, игемон, «жестокий прокуратор», «недрогнувшей рукой прославленного воина» отправлявший на верную смерть и виселицу сотни, тысячи безвинных людей, трусливый прокуратор, не отважившийся поставить под удар свою блестящую карьеру и помиловать бродячего философа, решил отомстить за того, кого не сумел спасти: «Я жду доклада о погребении, а также по этому делу Иуды из Кириафа сегодня же ночью, слышите, Афраний, сегодня».

И самое интересное, что Булгаков не вкладывал никакой насмешки в название главы. Прокуратор действительно спасет Иуду — от участи худшей, чем смерть.