Размышления Блока о критической литературе начала XX века

Сложное и зыбкое отношение Блока к символизму, растущее в нем сознание независимости от идейно-эстетических регламентации школы, сдержанное отношение к отвлеченным теоретическим построениям вообще, отсутствие живого интереса к злободневной литературной тактике близких к нему литераторов и, конечно, прежде всего, устремленность к своему главному жизненному делу — поэзии — ослабляли его внимание к символистской критике и тем более ее влияние на него. Пристально следя за поэзией и художественной прозой своих соседей по литературе, он вникал в их критическую работу значительно слабее.

Конечно, Блок читал, иногда с большим одобрением, иногда с отрицательными эмоциями (об этом отчасти уже говорилось), статьи и трактаты Мережковского, Вяч. Иванова, А. Белого, Эллиса, 3. Гиппиус, Чулкова, но читал скорее бегло, чем серьезно и внимательно, далеко не все, главным образом — лишь по тексту журналов и сборников, и прочитанное редко перечитывал. В тексте статей, дневников, записных книжек, писем Блока итоговые критические сборники символистов упоминаются мимоходом, редко и без каких-либо замечаний по существу (именно так упомянуты Блоком «Арабески», «Символизм», «Далекие и близкие» и первая «Книга отражений»).

Размышления Блока о современной критической литературе привели его в 1907 году к выводу о ее неблагополучном состоянии, о ее кризисе. И этот вывод не сводился к обычному, распространенному в разные эпохи брюзжанию писателей на критиков и на критику, как таковую. Конечно, блоковская статья-фельетон «О современной критике» не столько значительна и весома сама по себе, сколько симптоматична. Отношение к ней Белого показательно, хотя взаимные литературные оценки обоих поэтов после 1907 года не были ровными п существенно колебались то в одну, то в другую сторону. Но ясно одно: критика и теория символистов и сам символизм в целом, как бы ни был связан с ними Блок, уже тогда, в годы формирования критической прозы поэта, не служили для него прочной и жизненно необходимой опорой. Более того, как будет видно из дальнейшего, Блок постепенно, рывками отходил от символизма и отстранял его от себя.

О существовании этих «синтетических заданий», реализованных и нереализованных, дают представление хотя бы высказывания, содержащиеся в статье Белинского 1842 года «Речь о критике». Разбирая выступление на эту тему профессора словесности А. В. Никитенко, Белинский выдвигает мысль о том, что критика должна быть единой и синтетичной, то есть должна объединять «эстетический разбор» и исторический анализ. «. . .Не для чего, — пишет Белинский, — (…) разделять критику на разные роды, а лучше, признав одну критику, отдать в ее заведывание все элементы и стороны, из которых слагается действительность, выражающаяся в искусстве. Критика историческая без эстетической, и наоборот, эстетическая без исторической, будет одностороння, а следовательно, и ложна. Критика должна быть одна, и разносторонность взглядов должна выходить у нее из одного общего источника, из одной системы, из одного созерцания искусства». И через несколько страниц, развивая ту же мысль: «Мы уже и теперь не можем удовлетворяться ни одною из европейских критик, замечая в каждой из них какую-то односторонность и исключительность. И мы уже имеем некоторое право думать, что в нашей сольются и примирятся все эти односторонности в многостороннее, органическое (а не пошлое эклектическое) единство. Может быть, и назначение нашего отечества, нашей великой Руси, состоит в том, чтобы слить в себе все элементы всемирно-исторического развития, доселе исключительно являвшегося только в Западной Европе. На этом условии, на обещании этой великой будущности, наша скромная роль учеников, подражателей и перенимателей не должна казаться нам ни слишком смиренною, ни слишком незавидною»

Вполне возможно, что Блок не знал этих мыслей-Белинского в том варианте, который здесь воспроизведен, тем более что и вообще он, как известно, относился к Белинскому с некоторым предубеждением. Но эти выводы-задания были рождены из самой логики развития русской критики, из соотношения требований жизни и эстетической культуры и вновь актуализированы XX веком. Понятно, что возникновение их, хотя бы потенциальное, в сознании поэта-критика, в равной степени отдававшегося стихиям жизни и искусства, было, в сущности, предопределено.

Они стали для Блока творческим импульсом далеко не сразу. Поэтическое сознание Блока первоначально формировалось в сфере влияния элитарно-идеалистической культуры, лишенной гражданского пафоса и гуманистически-напряженной связи с людьми. Поэтому неотступным укором совести и «дезидератом» Блока явилась мысль о пути человеческого и гражданского «служения». Именно здесь и следует искать источник зреющих и проясняющихся в нем нормативных принципов и обвинительных формул, которые он предъявлял — с некоторыми колебаниями — к модернизму и в частности к символизму, включая и критику, связанную с этими течениями еще не выдвигает прямых пожеланий, но в его словах они уже явно подразумеваются: «Реалисты исходят из думы, что мир огромен и что в нем цветет лицо человека маленького и могучего (…). Они считаются с первой (наивной) реальностью, с психологией и т. д. Мистики и символисты не любят этого — они плюют на «проклятые вопросы», к сожалению. Им нипочем, что столько нищих, что земля кругла. Они под крылышком собственного я».