Размышления о народе и интеллигенции в поэзии Блока

Размышления о народе и интеллигенции в большей мере, чем многое другое, были связаны с приближением Блока к реальному содержанию русской общественной жизни начала XX века. Но в прозе Блока, как это видно из того, что было сказано выше, отразились не только его попытки осмыслить общественную жизнь современности, но и то, что можно назвать его поэтической философией культуры. При этом в развитии и конкретизации философских тем Блока огромное и даже решающее значение имели стимулирующие их его «публицистические раздумья».

Конечно, поэтическое мировоззрение Блока может быть названо философским лишь условно. Блок никогда не считал себя теоретиком и не был им. «Философского эго» я не имею, ибо не образован философски», — писал он А. Белому. Поэтические образы, созерцания и лирические медитации преобладали у него над тезисами, выводами, доказательствами. Его творческое сознание, ищущее адекватности выражения нового содержания жизни, как уже было сказано, не находило этой адекватности в системе общепринятых, автоматизированных (по крайней мере в его восприятии) понятий. Отсюда — стремление Блока выразить это не сводящееся к логике содержание средствами ассоциативной, метафорической речи. В метафорические формы облекались и его философские размышления.

В прозе Блока мы находим и его высказывания, относящиеся к философии культуры, и его мысли о сущности искусства. Первые из наиболее характерных прозаических опытов Блока, напечатанных в журналах (рецензии на книги Л. Белого и Брюсова и статья о Вяч. Иванове), тесно соприкасаются с ранним периодом его лирического творчества с настроениями и символами «Стихов о Прекрасной Даме». Еще не выйдя из сферы «соловьевской» ориентации, Блок в этот период в своих критических выступлениях был далек от общественно-исторического мышления. Стиль мысли и словесную форму этих выступлений Блока можно условно назвать мистическим импрессионизмом (его не следует смешивать с импрессионизмом чисто эстетическим).

Процесс затухания мистических настроений юности привел к тому, что апелляции Блока к «душе мира» потеряли прежнюю напряженность и перестроились. «Ты в поля отошла без возврата», — говорится об этом в его стихах. Представление о «женственной» сущности мира, при всей своей широте и зыбкости, казалось уже недостаточно широким и вместе с тем слишком эзотерическим, то есть не могло удовлетворить потребности расширяющегося и идущего навстречу общепринятым формам мышления сознания поэта. В прозе Блока появляется тогда новый универсальный символ, генетически связанный в ней с идеей «души мира», по лишенный мистической догматизации: стихия. О специфических явлениях стихийности, характерных для русской культуры начала века, и об отражении этих явлений в поэтическом сознании Блока уже говорилось в разделе о пути поэта. Здесь, в отличие от этого раздела, следует обратить внимание на то, что, объективному проявлению стихийности в творческом сознании и в поэзии Блока сопутствовала осознанная идея стихийности, проходящая сквозь его критическую прозу. Наиболее широко он развернул эту символическую идею (или «категорию») в статье 1908 года «Стихия и культура», в которой философски обобщается лирико-публицистическая тема доклада Блока «Народ и интеллигенция». В понимании символической идеи «стихии» у Блока есть совпадение с толстовскими мыслями о стихийности («Казаки», «Война и мир»), с поэтической концепцией стихии в лирике Тютчева и вместе с тем с распространенным в начале столетия учением о «дионисийском» начале. «Стихия», по Блоку, есть проявление мощных раскованных сил природы, человека и человечества. Блок называл стихию «свободно парящей», «не отрывающейся от земли». «Стихия» у Блока — в отличие от «природы» у Руссо — вне категорий добра и зла. Она является источником жизненности и творческой энергии людей, которые к ней близки — «стихийных людей», — и могучим врагом всего искусственного», оторванного от стихии. Человек, по Блоку, борется со стихиями и любит их: «он смотрит на них одновременно с любовью и с враждой».

Представление о «стихии» сохранило свое значение в сознании Блока до конца его жизни. Блока влекли к «стихии» ее энергия, жизненность, ее единство с природой. Однако «стихия» в понимании Блока оставалась нейтральной по отношению к высоким духовным ценностям и к идее развития. Очевидно, представление о «стихии» самой по себе не могло помочь укреплению веры Блока в духовные возможности жизни, в ее движение к лучшему, — веры, которую не подавили характерные для него пессимистические наслоения. Все это объясняет употребление Блоком другого символа, близкого по своему значению символической категории «стихия» и вместе с тем заметно отличающегося от не «музыка».