Реалистический метод описания в романе «Исповедь Клода»

Особенно уязвимой стороной романа является его основная языковая сфера. Декламационная, экзальтированная, наивно-дидактическая манера повествования, свойственная речи героя-рассказчика создает сюжетную замедленность, делает мелодраматическими многие сцены, обедняет жизненную правду, заключенную в образе и судьбе Клода. Но в то же время язык других действующих лиц удачно индивидуализирован, типичен для каждого из них, для социальной атмосферы действия. Трезвая, сухая разговорная манера характеризует Жака, наивный лепет — Мари, вульгарная болтовня — Маргаритку.

Неровна и не всегда удачна речевая характеристика Лоране, которую автор подчас заставляет говорить выспренными словами Клода. Пейзаж, окружающий поэтической рамкой горькую исповедь героя «Ноября» (Флобер), почти отсутствует в романе Золя. Здесь драма развертывается на фоне реалистически выписанного убогого интерьера мансарды. И это еще усиливает угрюмый трагизм действия, к которому сознательно стремился в своем первом романе Золя.

Впрочем, настроения героя заставляют автора иногда прибегать в описаниях к сугубо романтическим приемам, имеющим не только декоративное, но и психологическое назначение в структуре романа. Первый (реалистический) метод описания помогает Золя характеризовать объективно существующую среду, из столкновения с которой развивается духовная драма Клода (контраст его высоких мечтаний и идеалов с цинично прозаическим окружением) . Второй — дает рисунок среды в узко субъективном восприятии персонажа и составляет так же, как мысли, слова, поступки последнего, один из компонентов его психологической характеристики. Таков, например, пейзаж на последней странице книги. Он воспроизводит внутренний мир Клода, только что перенесшего тяжкую душевную травму, и вместе с тем символически указывает на его нравственное возрождение: «Всю ночь перед моими глазами были черные просторы, пронизанные желтыми лучами звезд; я тщетно пытался измерить бесконечную глубину темной бездны; меня пугали этот безграничный покой, эта непроницаемая пустота. И этот покой, эта пустота осветились, тьма дрогнула и начала медленно рассеиваться, открывая свои тайны; пугающий мрак уступил место полному надежды нарождающемуся свету. Небо стало понемногу разгораться, принимая розовые оттенки, нежные, как улыбки; оно углубилось, залитое бледным сиянием… А я, один перед лицом гибнущей ночи и неторопливого, величественного зарождения дня, почувствовал, как в моем сердце зреют молодая непоколебимая сила и безграничная надежда».

Роман стоит на границе двух методов. Но все же социально-психологическая основа коллизии Клода — трагедия бедности, мотивировка чувства к Лоране — правдива и человечна, особенно в первой половине произведения.

Прекрасно определил основные свойства «Исповеди Клода» украинский знаток, почитатель и критик Золя — Иван Франко: «Много здесь еще романтического шума, фразеологии и пустых декламаций; автор не умеет еще двигаться на реальной почве, но при этом есть тут не одно подлинное выявление действительного чувства самого автора»

Реалистическое достоинство романа, конечно, не только в его искренности, обнаруживающей во многом еще романтическое мировоззрение писателя, не только в автобиографическом правдоподобии образа, мыслей и поведения героя. Дело не в том, что и в жизни Золя была попытка «спасения падшей», что и ему приходилось жить в подобных домах рядом с гризетками, алкоголиками и своднями, питаться черствым хлебом и, заложив брюки и пальто, изображать «араба», а описание мансарды, очевидно, соответствует одному из ужасных чердаков, на которых прошла его молодость.

В романе есть не только личное, но и типическое, придающее многому в нем характер «социального документа». Разбивая иллюзии, созданные Мюрже, Шанфлери и другими близкими к ним авторами, «Исповедь Клода»

Романтическая фигура Клода и мы не пожалеем по своему внутреннему содержанию Однако работа Золя стоит несравненно выше в идейном плане и ближе к уровню реалистической литературы, чем многие «истории молодого человека XIX ст.», принадлежащие перу второразрядных «реалистов-бытописателей».