Рецензия о символических драмах Андреев

В символических драмах Андреев старательно избегает любого намека на подлинную жизнь и ее краски. Они полностью абстрактны и риторичны. Это отдаленные потомки байроновских мистерий — через разных, главным образом тевтонских, посредников. Написаны они напряженно высокопарной, риторической, «международной» прозой и грубо раскрашены красно-черным — без оттенков.

Лучшая из них все-таки Жизнь человека, так как монотонное завывание призрачных персонажей создает в итоге определенный общий эффект. Ее успех был отчасти заслуженным; однако перечитывать ее невозможно. Идея во всех пьесах одинаковая — смерть и небытие, тщетность и фальшь всего человеческого. В последних пьесах Андреева — как реалистических, так и символических — усиливается элемент мелодрамы. Благодаря ему они становятся более театральными, более игровыми. В Америке недавно экранизировали драму, характерную для этого периода, — Тот, кто получает пощечины: пьеса ничего не потеряет, если очистить ее от литературщины, и вполне может иметь успех в этом новом виде. Это сочетание дразняще непонятного символизма, аллегорически интерпретированного фарса и обычной сентиментальной мелодрамы — как раз то, что сделает из нее типичную «парамаунтовскую картину» для якобы высоколобых. Андреев пробовал себя и в юмористических пьесах (Прекрасные сабинянки и др.), но его тяжеловесное, безрадостное, напыщенное веселье еще хуже его мрачной риторики.

За исключением нескольких упомянутых выше рассказов, Андреев как писатель практически мертв. В современном русском читателе невозможно оживить ту наивность, с которой воспринималась риторика Красного смеха и Жизни человека. Андреевское ощущение пустоты мира нами (к счастью) утрачено, так что мы можем ценить Андреева только эстетически. Но его риторический стиль — это набор штампов; слова его не живут самостоятельной жизнью — они застывают бесформенными массами словесного бетона. «Он пугает, а мне не страшно», — отозвался Толстой об одном из его ранних рассказов; и пусть наш вкус отличается от толстовского, но большая часть произведений Андреева нас уже никогда больше не испугает. Андреев был подлинным и искренним писателем.

Но искренность немного го стоит, если не подкреплена способностью к точному выражению, иначе говоря — высшим мастерством. Андреев был дилетантом формы, с большими претензиями и без такта. В истории русской культуры он останется очень интересной и показательной фигурой: типичным представителем мрачной и трагической стадии в развитии Интеллигенции — той стадии, когда, потеряв веру в наивный революционный оптимизм, она вдруг оказалась во вселенской пустоте: одинокие, опустошенные голые люди на бессмысленной земле под пустым и холодным небом. Эта стадия, безусловно, пройдена, и, если когда-нибудь вернутся условия, порождавшие подобные чувства, нам придется искать для них нового выражения — потому что Андреев нас не пугает. Все это относится к тому Андрееву, который — опьяненный успехом и собственным значением, лишенный поддержки культуры и вкуса — пустился в мрачные моря модернизма. Другой Андреев — скромный и умный последователь Толстого, написавший Жили-были, В тумане и Губернатора — навсегда занял свое — пусть скромное — место в пантеоне русских писателей.