Русская литература, как хранительница гуманизма (по творчеству Салтыкова-Щедрина)

Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина можно по праву назвать оригинальнейшим русским критиком, занимающим место сразу же после Чернышевского, Добролюбова и Писарева. При этом он был не только устойчив в своей верности великому «наследству», но и внес много нового в трактовку основных проблем реализма. Его роль в области критики, можно сказать, до сих пор еще недостаточно оценена…

Щедрин стремился снять образовавшиеся наслоения на «реальной критике» и вернуться к полноте понимания теоретических категорий автора «Эстетических отношений искусства к действительности» и «Очерков гоголевского периода русской литературы». При этом заметно обозначилось и то новое, что внес Щедрин в теорию реализма.

В его статьях можно выделить основные тематические узлы: обсуждение сущности реализма в сопоставлении с чуждыми ему художественными методами; обсуждение тезиса о тенденциозности искусства, т. е. его «приговоров над действительностью» в новых пореформенных условиях; проблемы народности литературы в ее демократически-крестьянском содержании; перспектив развития героя времени как «нового человека» после того уровня, который был показан Тургеневым и Чернышевским; осмысление новых «форм жизни» и новых «форм» романа и, наконец, наблюдения над поэтикой сатиры вообще и своей в частности, над вынужденными и невынужденными чертами «эзопова» стиля.

Щедрин продолжал борьбу против «чистого искусства», «мотыльковой» поэзии К — Павловой, «эмбрионической», т. е. построенной на недомолвках, импрессионистических мотивах, поэзии Фета. Он беспощадно высмеивал реакционно-антинигилистические романы «Марево» В. П. Клюшникова, «Взбаламученное море» Писемского, «Некуда» Лескова, попытки Гончарова «по-уличному» карикатурно истолковать стремления передовых людей в романе «Обрыв» и особенно в романе Д. Л. Мордовцева «Знамения времени». Опираясь на небывалый расцвет активного демократического искусства 60-70-х годов, Щедрин пересматривал тезис «реальной критики» об отставании литературы от общества, о малой «степени участия народности» в жизни литературы. Щедрин не хотел таким образом «прибадривать» литературу, он был преисполнен чувства реально совершенного ею великого подвига. В статье с характерным названием «Напрасные опасения (по поводу современной беллетристики)» (1868) он называет литературу «очагом общественной мысли», которая отображает не только то, что есть, но и те стремления, которые «в данную минуту хотя и не вошли еще в сознание общества, но, тем не менее существуют бесспорно и должны определить будущую его физиономию». Щедрин заботился о «читателе-друге», без которого даже «могучий» писатель «бессилен» («Мелочи жизни», 1887; «Пестрые письма», 1885). Щедрин мечтал о времени, когда его «читателем-другом» сделается весь народ.

Глубокая оригинальность Щедрина особенно проявилась в решении указанных основных тем его критики. Он вносил коррективы в сложившуюся терминологию, добиваясь предельной четкости.

Напомним еще раз о том, как употреблялся в критике термин «реализм». В 1835 году Белинский ввел понятие «поэзии реальной», и Герцен стал впервые употреблять термин «реализм», но в философском смысле, как эмпиризм, материализм («Письма об изучении природы»), Белинский термин «реализм» не употреблял, но понятие о нем разработал. У него был другой, менее совершенный термин «натуральность», и он не отождествлял его с представлением о голом копировании действительности. Затем выступил Анненков и употребил термин «реализм» в литературоведческом смысле, заменив им термин «натуральность». Вслед за Белинским Анненков, по существу, оспорил представление о реализме как о копировании жизни, однако по контрасту термины «реализм» и «натурализм» (копирование) не осмыслил. Чернышевский ввел понятие «критическое направление» в литературе, что, по существу, означало реалистическое направление. Но все же понятие «реализм» оставалось неотработанным с терминологической точностью и не было осмыслено в методологическом противопоставлении натурализму. Критика даже уходила от него несколько в сторону, поскольку введенное Добролюбовым новое понятие «реальная критика» оказывалось не только реалистической литературной критикой, но и особой этической, методологической нормой естественнонаучного мышления. Еще дальше пошел в этом направлении Писарев. Его «реализм»- это мышление определенной прослойки особо «реально» мыслящих умственных пролетариев.

Заслуга Щедрина в том, что он вернулся к специальной отработке уже выдвинутого в русской критике эстетического понятия и термина «реализм» и вокруг него сосредоточил все методологические размышления о прекрасном в жизни и в искусстве, о тенденциозности искусства, его образной специфике. Реализм в широком, точном понятийном и терминологическом смысле был Щедриным резко противопоставлен натурализму. То, что было отработано в понятиях, но не воплощено в терминах у Белинского, то, что начало воплощаться Анненковым в терминах, но не было доведено до конца в понятиях, Щедрин раскрыл и в понятиях, и в терминах. Именно от Щедрина берет начало сегодняшнее истолкование реализма и натурализма. Практика русского реализма позволяла Щедрину смело и широко решать эти вопросы.

Разбирая «Горькую судьбину» Писемского (1863), нарисованные писателем «деревянные фигуры» крестьян, Щедрин называл «реализм» этого писателя-эмпирика «сомнительным», «так называемым реализмом»: «Дело в том,- писал Щедрин,- что мы иногда ошибочно понимаем тот смысл, который заключается в слове «реализм», и охотно соединяем с ним понятие о чем-то вроде грубого, механического списывания с натуры, подобно тому, как многие с понятием о материализме соединяют понятие о всякого рода физической сытости»1. Реализм — это «нечто большее, нежели простое умение копировать». Реализм «допытывается того интимного смысла, той внутренней жизни, которые одни только и могут дать факту действительное значение и силу»2. Реализм враждебен «исключительности», «односторонности». То направление, к которому Щедрин причислял самого себя, он называл то по-старому «реальным», то по-новому и гораздо четче «реалистическим»: «Что реализм есть действительно господствующее направление в нашей литературе — это совершенно справедливо»3. Именно реализм отныне Щедрин выдвигал как «мерило», как «идеал» современного искусства.

Щедрин много раз возвращался к углублению понятия реализм, когда вынужден был критически отзываться о натуралистических произведениях. Он зорко следил за развитием опасного для искусства воспевания «хлама» жизни, обнаженного «ощущения пола», смакования порнографии (отзыв на ранний роман П. Боборыкина «Жертва вечерняя», 1868). Особенно едко Щедрин высмеял две такого сорта натуралистические повести В. П. Авенариуса — «Современная идиллия» (1867) и «Поветрие» (1867). Чтобы написать такие романы, «нужно только сесть у окошка и пристально глядеть на улицу. Прошел по улице франт в клетчатых штанах — записать; за ним прошла девица с стрижеными волосами — записать; а если она при этом приподняла платье и показала ногу — записать дважды; потом проехал извозчик и крикнул на лошадь: «Эх ты, старая!»-записать»4. Дагерротипность, механическое «склеивание» разрозненных впечатлений — таков метод натурализма. Щедрин напомнил, что когда-то М. П. Погодин в своих записках «Год в чужих краях», высмеянных Герценом в пародии «Путевые записки Ведрина», отличился такой прейскурантной точностью описаний разговоров с содержателями отелей. Традиция, как видим, не славная. Натурализм легко делается добычей реакционных теорий, сексуальности, аморализма. Он не стремится к познанию и обобщению закономерного в жизни.

Щедрин уловил, что есть разновидность натурализма, связанная с безыдейной сытостью буржуазии, она потворствует ее вкусам, развращенности. Щедрин понял, что началась нездоровая спекуляция на понятии «реализм». Вступиться за правильное его понимание, считал он, нужно было именно русским писателям. Русская литература, можно сказать, реализм выстрадала: «Слово это небезызвестно и у нас, и даже едва ли не раньше, нежели во Франции, по поводу его у нас было преломлено достаточно копий» («За рубежом»)1. На Западе термин «реализм» ввел Шанфлери в 1857 году, но и там оно вскоре было забыто, искажено. Теперь во главе современных французских реалистов, говорил Щедрин, стоит Э. Золя, писатель «несомненно талантливый», но предпочитающий называть себя «натуралистом». В его творчестве, в частности в романе «Нана», есть какое-то попятное движение по сравнению с такими горячими, страстно идейными писателями, как Ж — Санд, В. Гюго. Размеры нашего, русского реализма, отмечал Щедрин, «несколько иные, нежели у современной школы французских реалистов. Мы включаем в эту область всего человека, со всем разнообразием его определений и действительности; французы же главным образом интересуются торсом человека и из всего разнообразия его определений с наибольшим рачением останавливаются на его физической правоспособности и на любовных подвигах»2. Когда-то Герцен, сравнивая Пушкина и Байрона, отмечал наличие у Пушкина веры в будущее, которой человек Запада уже лишился. Теперь у Щедрина эти различия между русскими писателями и западными углубляются на почве современного реализма. Но различия в принципе те же: русская литература — хранительница гуманизма, она заинтересована в целостном человеке, она верит в будущее, натурализм на Западе разрушает эту целостность и веру.