Русская литературно-публицистическая критика начала XX века

Объективный смысл этих устремлений Блока как критика и публициста ясен, В конечном счете он заключался в том, чтобы, оставаясь на уровне духовной и эстетической культуры начала XX века и навыков «поэтической критики», опереться на высокие традиции русской литературы, в своей основе — гражданственной, демократической, озаряемой большими, «длинными» мыслями о человеке, народе, культуре, искусстве во взаимодействии всех этих сфер. Критика Блока представляется нам, — если рассматривать ее в максимальном обобщении, — призванной к тому, чтобы сблизить «современность» и наследие «живого прошлого», о котором шла здесь речь, и вместе с тем нащупать связи «эстетики», как он ее понимал, и жизни своего времени, красоты и совести. И критическая проза Блока во многом выполнила это призвание, проникая, до предела своих возможностей, в ту «тайну полноты», которую так страстно искала, над которой билась русская культура прошлого и текущего столетия.

Сравнивая ее как целое с критическими и теоретическими произведениями других крупнейших поэтов-символистов, легко прийти к выводу, что эти произведения во многих отношениях внушительней блоковской прозы. Конечно, она в ряде своих аспектов не выдерживает сопоставления с критическими и историко-литературными сочинениями Врюсова, значительно превосходящими ее своим общим объемом, непрерывностью своего потока, широтой привлекаемого материала, степенью разработанности отдельных тем и логической отчетливостью в их подаче.

Марксистская, демократическая и либерально-демократическая пресса, выступая против модернизма и символизма широким фронтом, не считала нужным подробно рассматривать отдельные стороны этих явлений, такие как символистская критика, и поэтому почти полностью игнорировала критические и публицистические выступления Блока со всеми их отличительными признаками, в том числе и антимодернистскими тенденциями. Блок, конечно, воспринимался этой прессой как модернист, и его статьи подробно не рассматривались и не анализировались.

Но особенно показательно и важно для намеченных выше предварительных выводов отношение к блоковской критической прозе символистов. Вполне принимая и любя поэзию Блока, символисты почти не различали в его стихах того, что совпадало в них с содержанием его статей, и, даже при общем благожелательном подходе к нему, решительно не признавали его как критика. Они относились к статьям Блока — за редкими исключениями — иронически, с пренебрежением или нескрываемым раздражением, чаще всего обходили их молчанием, а в случае явного разногласия не удостаивали их серьезной полемики.

Понятно, что главной мишенью для литераторов, выступавших с аналогичных позиций, должны были служить и действительно служили прежде всего статьи Блока о народе и интеллигенции. В предисловии ко второму изданию этого цикла Блок вспоминает: «Критика редко встречала эти статьи с благосклонностью; на них было потрачено немало злобы в разных ее оттенках — от ненависти до презрительного снисхождения к «поэту» (1918, VI, 454). К известным Блоку печатным высказываниям об этой группе статей можно присоединить и отзывы, оставшиеся за пределами печати. Эллис, например, в частном письме называл эти статьи Блока «идиотизмом вприсядку». Брюсов в 1910 году откликнулся на них едкой (не опубликованной при его жизни) эпиграммой. К этим голосам присоединился и Сергей Соловьев в полемическом отделе сборника своих стихов «Солдат» (1908). Андрею Белому выступления Блока о народе и интеллигенции также не нравились.

Это оппозиционное, пренебрежительное или невнимательное отношение символистов к критической прозе Блока не может не привлекать внимания ее исследователя. Сама структура прозы Блока и его подход ко многим центральным для него и его современников вопросам показывают, что это отношение имело серьезные и в значительной мере идейные основания.